Валерий Поволяев - Три дочери

Из «опель-адмирала» вылез толстый генерал-лейтенант и, помахивая сложенной вчетверо газетой, проследовал в гостиницу.

«Не меньше командующего армией, – отметил Савченко, – а то и выше бери, был заместителем командующего фронтом. Осанка не генеральская, а маршальская. Имея такого хозяина, шофер не то, чтобы на тротуар – прямо в вестибюль въезжать может. Только такой генерал и нужен для отмазки, если пристанет патруль».

– Спасибо, товарищи, – певучим, чуть сожалеющим голосом произнесла девушка и, покачиваясь на непрочных высоких каблуках, ушла.

Мосолков проводил ее сожалеющим взглядом, потом зачем-то поднял глаза – его словно бы что-то кольнуло, – и увидел висящие на железном столбе круглые электрические часы. Улыбнулся наивности девушки, подумав, что проще было бы взглянуть на циферблат этого электрического таза, чем спрашивать у чужих людей время – не надо тратить слова, что-то преодолевать в себе: человек ведь по натуре своей часто бывает скован, лишний раз к другому не обратится. Мосолков недоуменно пожал плечами и сказал напарнику:

– По-моему, обманула нас гостиничная бабка.

– Погоди, еще не вечер, – Савченко и сам не знал, почему «еще не вечер». В конце концов они отдыхают – просто отдыхают, стоят у входа в гостиницу и дышат свежим воздухом. Савченко поморщился иронически: м-да, свежим… Напоенным запахом бензина, асфальта и уличной гари. Как в бою. В бою тоже пахнет гарью, бензином и потом. Еще – кровью и железом. – Пока не кончен бал, приговор выносить не будем.

Захотелось пойти куда-нибудь в музей, в театр, в школу к выпускникам, послушать, как десятиклассники, хмельные от того, что не надо теперь выслушивать нравоучения сухопарых очкастых учительниц по поводу двоек, вина и табака, молодыми лосиными голосами поют бодрые песни, захотелось пройтись до ближайшего сквера и опуститься там на скамейку, посидеть на вечернем угасающем солнце, послушать самого себя – что там внутри? – послушать город, голоса людей и желание это было таким сильным, что у Савченко поскучнело и сделалось чужим лицо. Он выругался: а как же преданный напарник, он что, один останется на боевом посту?

Нет, это не годится – Савченко не мог бросить Мосолкова на произвол судьбы, на этом прожаренном, затоптанном многими ногами пятаке. Неожиданно Савченко показалось, что на него кто-то смотрит.

Пристальный внимательный взгляд всегда бывает ощутим: в затылок, в виски, в уши, в щеки будто бы вонзаются буравчики, иногда, когда взгляд тяжелый, даже становится больно. Савченко скосил глаза в одну сторону – никого, скосил в другую – тоже никто не смотрит, потом развернулся, увидел мрачноватую, коротко остриженную девушку в строгом шерстяном костюме.

«Нарсудья, – мелькнуло в голове, – народная судья. Судьиха… Таких рисуют на плакатах про утерянную бдительность. Небось, и эта дама… судит, небось, сроки дает, считает чужие годы». По груди, по самой середке поползла холодная, как лед капля, обожгла кожу.

Был у Савченко на фронте, в батальоне, разведчик, которого за пустяк приколотила гвоздями к кресту такая вот строгая, с неумолимыми глазами судьиха, схряпала его, как заяц репу. Только судьиха та была из военного трибунала армии, форму носила, узенькие серебряные погончики майора юстиции. Все ходили с походными защитными погонами, а она – с воскресными, серебряными.

«Может, это она и есть? – Савченко напрягся. – Может, меня узнала? Слишком строго одета… Даже в штатском платье чувствуется, что она носит погоны майора юстиции». Вслед за первой каплей по груди, по ложбине поползла вторая, еще более холодная, покрупней и поувесистей, капля также нехорошо обожгла кожу. Судья не отрываясь смотрела на Савченко.

– Простите, – наконец не выдержал он, стушевался, отвел глаза в сторону. – Очень знакомое лицо. Возможно, мы с вами встречались на фронте?

– У вас закурить не найдется? – спросила строгая служительница Фемиды и Савченко чуть не вздрогнул: чего угодно ожидал, но только не этого вопроса.

– У меня, знаете, нет… Я не курю, – окончательно тушуясь, пробормотал Савченко. – Знаете, на войне бросил, – ему показалось что взгляд этой строгой женщины прожигает его насквозь, как нагретый прут прожигает доску, только дым идет. Савченко запнулся, подумал о том, что майор из армейского трибунала была постарше. У той, наверное, и внуки уже есть, а у этой, возможно, даже детей еще нет. Впрочем, кто их разберет, этих женщин? Загадочные люди. Судьиха продолжала пристально смотреть на него. – У моего друга есть папиросы, – сказал он. – Хотите?