Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Легко жалеть, когда люди далеко, и ты им ничего плохого сделать не можешь, — а когда близко? когда можешь? более того — хочешь?

Но, помню, когда Саша Казак затеял разговор про последнего российского императора, которого все предали — и по этой причине его отречение можно объяснить, простить, — Глава взъярился: так его предали и он отрёкся?! В Петрограде надо было тридцать человек арестовать, или триста, сто — на подвал, сто — в заложники, троих — расстрелять. Ты император! Кто тебя может предать? Только ты сам можешь предать.

Однажды, уже вечер был, Батя: а поехали ко мне? — но сам задумался: куда? — дома жена ждёт, не спит, давай лучше на резиденцию, только там жрать нечего, и пить тоже.

(Как обычно.)

Уселись по машинам — и в продуктовый магазин. Время — около девяти, сейчас магазин закрываться будет. Батя быстро, чуть прихрамывая, заходит, берёт плетёную корзинку и набирает поскорей простой снеди.

У кассы очередь, человек пять.

Стал в очереди последним.

Я, с другой стороны, возле кассира, присоседился и разглядывал людей.

Все немножко, но в меру, очень по-доброму улыбались. Одна девушка спросила Главу: «Можно с вами сфотографироваться?» Конечно, можно. «Тогда и я», — сказал её парень.

Никто из стоявших в очереди не посчитал необходимым (и правильно сделали) сказать: а вот проходите первым. Все понимали, что по отношению к нему это неуместно. Что он — без позы. Что, была б его воля, он бы каждый день так делал — выходил из дома и был среди людей: потому что он такой же, он человек.

Стоя у кассы, смотрю на него.

Сейчас он будет расплачиваться.

Тут звонили:

— Захар, пойми правильно. На тебя тут гнал в своём блоге один бывший донецкий командир…

— Гнал и гнал, — отвечаю, — ничего страшного, я не велосипед, не сломаюсь, но вообще я не очень в курсе.

— Ты дослушай. Есть информация, что тебя заказали и убьют, а свалят всё на этого командира, — вроде как разборки между своими.

— У меня нет с ним разборок, мне всё равно.

— Но он хочет публично извиниться перед тобой. Поломать им игру. Ты примешь извинения?

(Играет в «круизёре»: «Many, many, many, many man / Wish death upon me…»)

— Ну чего? — спрашивают в трубке.

— Да пусть извинится, — говорю. — Тоже мне.

Не те вещи, о которых я готов думать всерьёз.

Посреди жизни наступила зима. У неё другие причины.

Вспоминаю часто эту историю: шли отец и сын по зимней реке, лёд треснул, угодили в полынью, отец рванулся раз, лёд крошится, рванулся два, лёд ломается, сын тянет на дно. Теряя сразу ставшие малыми силы, отец сообразил, что оба — не выползут, не выплывут, что ещё полминуты, и шансов никаких; ухватил сына за шиворот, и с невозможной силой бросил его.

Бросок загнал отца под льдину — не выбрался. Зато сын оказался за полтора десятка метров от полыньи. Встал, позвал отца, поплакал, поорал, пошёл к берегу — живой.

Слёзы намёрзли на лице навсегда.

Отец выбросил сына силой своей смерти.

(Мой отец умер, когда я был подростком. Я только потом догадался: уставший жить, он мог бы потянуть ещё, — но выбросил меня вперёд, вверх, силой своей смерти, — потому что иначе я бы ни с чем не справился.

Я рос, как аутист, еле передвигался в пространстве, залипал на мельчайших, не видимых никому, в том числе и мне, деталях бытия, смотрел на них; родные окликали — не откликался; мать была уверена: не жилец.

Спустя тридцать лет я уже командовал отделением на одной войне, а потом батальоном на другой; тётка говорит бесхитростно (я подвозил её, она опаздывала, мы летели по трассе, причём зигзагами): «Знаешь, когда ты был маленький, никто и предположить не мог, что ты сможешь водить машину».

«Хорошо хоть ложку до рта доносил», — почему-то не добавила она.

Я могу космолёт водить. На космодром только не пускают. Хотя — я и не просился. Может, там уже ждут, моторы греют.

Но я не про себя.)

Всем существом надеялся, что Захарченко, приняв смерть, — вырвет, выбросит из-подо льда свою республику, свой народ; иначе какой тогда смысл был во всём.

Мы и так потеряли слишком: время, ритм, удачу.

Я придумал три плана: что надо делать; три подетальных плана предлагал. Первый касался одного города на «Х», второй другого города на «Х», — оба не Хабаровск и не Ханой; третий план охватывал всю Украину сразу. Батя всё выслушал, но принял последний, даже поехал с этим планом к одному поднебесному человеку, — так этому человеку и сказал, по совету Сашки Казака: «Это предложил мой друг Захар»; тот кивнул: «Да, я его знаю». Договорились, что план запустят.