Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Но смотрю новости — и не вижу ничего, что успокоило бы меня.

Вижу что-то другое.

После похорон я пробыл в Донецке ещё день.

События неслись как бешеные, я в них не участвовал. Меня и не звал никто к участию.

Саша Казак, быстро сообразивший, что грядут небывалые перестановки, и его, в ходе перестановок, могут просто закопать, — переехал жить, работать, разруливать дела ко вдове Захарченко; там его якобы не должны были достать. Сделал ставку на неё: чтоб она осеняла республику и её строителей, наследников мужа.

Вдова оказалась крепкой бабой: на следующий день после похорон, в чёрном платке, уже была на передовой; сказала бойцам, что с любой бедою могут идти к ней, что она им станет как мать.

(Воображаю себе, как те, чьих имён я не знаю, и убить которых не смогу, потешались над этим.)

Саша Казак помирил Трампа и Ташкента: всё-таки они были самыми близкими к Главе, всё-таки он сам их выбирал, назначал. Тащите теперь республику вдвоём.

Те выступили вместе.

«Саш, я не буду на всё это смотреть», — сказал Казаку.

(Не стал ему говорить, что смотреть на это долго всё равно не придётся.)

Саша был работяга, но романтик. Он верил в добро.

Добра нет.

Заскрежетали чудовищного веса шестерёнки, — привели в движение особые механизмы, — даже не заискрило, когда в один день Трампа и Ташкента обменяли на Дениса Пушилина.

Прежнее решение по Трампу признали недействительным, его задвинули, как табурет под стол: стой пока там.

(У Трампа забавная история, почти как моя: два дня возглавлял страну.)

Могила Захарченко даже не осела — а в Донецке уже открыли представительства тех, кого он, возвращаясь из ордынской ставки, из года в год крыл матом: «Почему они навязывают мне этих чертей? Пусть эти черти пропадут пропадом! Не место им здесь».

Никого ему так и не навязали; пришли сами. Теперь это их место.

Явились на таких скоростях, будто всё у них уже было заготовлено. Словно только и ждали, когда железные шарики закатятся в лузу.

(Совпадение. Пусть это будет совпадение. Иначе жить вообще невыносимо.)

Я собрал бойцов, самых близких, сказал простыми словами:

— Будет наступление — вернусь. Но сидеть в окопе, да хоть даже и в «Пушкине», пока здесь обживаются нелюди, о которых Батя иначе как через мать-перемать не вспоминал, — не смогу. Да они мне и не дадут.

(Мука не в том, что они будут надо мной хохотать, — с лица не опаду; мука в том, что они над ним хохочут, — а это уже выше моих сил; у меня и так их нет.

Об этом не сообщил, оставил при себе.)

Никто из бойцов и слова не сказал. Они ж родные, им долго объяснять не надо. А с остальными я не объясняюсь, только с роднёй.

Напоследок заехал в кафе «Сепар».

Оно было обнесено проволочным заграждением: чтоб не подходили. Под слабым сентябрьским солнцем печально стояли несколько бойцов оцепления. Подсыхали принесённые цветы. Буквы названия кафе либо осыпались, либо зависли на чёрных крючьях. Всё вокруг было в стекле и каменной крошке разной величины. Говорят, по улице поначалу каталось много тех самых шариков, никуда не попавших. Я не видел.

Работали, сидя на корточках или на маленьких разложенных стульях, криминалисты, приехавшие, я знал, из огромной всесильной северной страны. Криминалисты были присланы, как шептали, личным указом императора. Император, шептали, был взбешён событием в кафе «Сепар». Из предложенных ему вариантов императорской реакции на убийство Захарченко (три листочка, распечатанные на принтере) выбрал самый человечный: самый жёсткий к живым, самый добрый к мёртвому.

Больше ничего не шептали. С тех пор я и не прислушиваюсь к шёпоту.

Шагнул к проволочному ограждению, склонился и поднял осколок стекла. Боец из оцепления вскинул автомат — не то чтоб на меня, а просто, для виду; прикрикнул: «Не трогайте ничего!» — «Опусти автомат, слышь!» — посоветовал Тайсон со свойственной ему убедительностью, и его мгновенно послушались. Боец из оцепления попросил ещё раз, уже по-доброму: «Я просто попросил ничего не трогать». — «Ты просто стой спокойно, и тебя никто не тронет, — сказал Тайсон, не меняя интонации. — А то крутишь тут стволом. Он у тебя стреляет, ты в курсе?»

Я немножко подержал эту стекляшку в руке и бросил обратно. Она успела поймать на лету солнышко.

Через час у таможенного шлагбаума мы без лишних слов простились.

Российскую границу прошёл как по маслу. Не спросили ни про багажник, ни про капот. Подержали в руках документы, раскрыв страницу даже не там, где фотография, а где написано «паспорт», и вернули: езжайте, ради бога.