Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

За это время понаехавшие размародёрили в нашем батальоне всё, что я три года таскал туда на горбу, — шакальё явилось. Всё, что мне Батя подарил, — исчезло: где искать? Мне мало что жалко, но вы ж у него воруете, а не у меня.

Я набрал Пушилина:

— Слушай, со всем уважением. Отпусти моих командиров, пожалуйста. Они-то ни при чём. Они просто воюют.

Пушилин (голос за считаные сутки стал другим, безупречно поставленным, государственным):

— Всё с ними в порядке, слышишь меня? Там идёт совещание. Их отпустят.

Не обманул. Ещё сутки поговорили и отпустили.

К Томичу, правда, приставили неотлучный конвой, и три недели смотрели, как он живёт на белом свете. Может, военного переворота опасались? — что я вернусь и возглавлю сопротивление? — так и не понял.

У меня много вопросов, и все смешные. Могу их в отдельную тетрадку переписать, пустить, как, помните, в школе заинтересованные девчонки отправляли опросники в плавание по рядам: «Твой любимый урок? Твой любимый артист? Твой любимый цвет? Какая девочка в классе нравится больше всех?» — ради последнего вопроса всё и затевалось, — потом ещё какая-то ерунда; так вот, у меня такой ерунды — на триста страниц, и везде одни вопросительные знаки — похожи на калик перехожих, идущих в никуда.

Батальон вымели со Стылы и начали разгонять, как и всю армию мёртвого Главы; но Томич зашёл под корпус, и половина нашего батальона — люди, которым ловить на свете больше нечего, кроме ветра степного и осколка шального, — отправились за ним.

У корпуса начальство военное, у военного начальства свои резоны, политики не касающиеся.

Политика — это где деньги лежат.

Батальону всегда выдавали зарплату с задержкой в один месяц: так повелось с первой зимы, пока его собирали, и с тех пор эту дурацкую инерцию так и не переломили.

В итоге бойцы не получили за июль, а в последний день августа убили Захарченко, — так что за август тоже не получили: зарплата куда-то делась. Эти деньги были, но их забрали другие люди себе. Ещё месяц все в батальоне ждали решения своей судьбы — служить никто не отказывался, — в октябре стало ясно, что батальона в прежнем виде нет, — но задолженность образовалась уже за три месяца.

Для ополченцев, которые живут (иные с детьми, жёнами, бабками) на шестнадцать тысяч рублей в месяц, — это потоп: плачущая жена и дети, которым сопли нечем вылечить.

Явились к очередной выдаче долгов военнослужащим, спрашивают: а что с нами?

Им в ответ:

— Кто вам платил? Захарченко?

— Да.

— Откопайте, и пусть он вам заплатит.

Это из бывшей лички загубленного Главы сказал один тип, — в своё время он острей всех буровил меня глазками, — а теперь каждые три дня ездил к Главе на могилу и дул там вискарь в одно горло. Жаловался, наверное, что тот его при жизни не оценил в полную меру: общался чёрт знает с кем.

Чех — тот самый, из Чехии, огромного роста боец, — написал мне письмо: «Говорят, ты деньги батальона вывез и потратил на себя?»

(Письмо с ошибками, но смысл был понятен.)

Получив его послание, я налил себе стакан коньяка. Подумал. Выплеснул в раковину.

Почему не могу заткнуться.

Всё ищу запятую, которую можно поставить, и начать сначала.

Томич роет землю, тащит свой крест, который сам навьючил на себя.

Звоню нашим, интересуюсь за новости.

— Рыбака помнишь, Захар? Серёга, позывной Рыбак? Убили. Шерифа помнишь? Илюха, позывной Шериф? Снайпер — в правое плечо — навылет. Чирика помнишь? Осколочное в голову, всё тело порешетило, кисть руки раздроблена. Наши его вытаскивали с позиций на плащ-палатке, вчетвером, а по ним, провожая, долбили из пулемёта — а там расстояние полста метров. Вынесли, да. Но в итоге: у Чирика раскололся осколок в голове, крупный кусок вытащили, а четыре мелких осколка осталось в мозгу. Ещё в глазах мельчайшие осколки так и плавают, и в печёнке, селезёнке и так далее — с десяток. Слушай дальше. Накануне Крещения, по нашим позициям, ровно в блиндаж прилетело из 120-го миномёта. В блиндаже — Авось и Анапа. Первая мина завалила вход, вторая — пробила перекрытие. Первое чудо: на пацанов обрушились верхние нары, их не убило (хотя должно было), а засыпало. Но обстрел-то продолжался, если две мины загнали как в копеечку — ровно в блиндаж, значит, и третья туда же должна была прилететь. А выбраться не могут. Анапа, понимая, что — всё, конец, — во весь голос заорал своему любимому святому: «Вытащи нас, я кому сказал!» — и тут же что-то рухнуло на пути, появился просвет, выскочили из блиндажа. Тут же, как ожидалась, третья мина в блиндаж прилетела. Но оба живы. Так вот живём. Думаем: может, именных святых прикрепить ко всем бойцам. Поможет, нет?