Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

Теперь будем жить долго и счастливо!

Очень долго и очень даже счастливо. Мы постигли свою глубину.

Иные никогда не постигают.

1991

Встретились, как уговаривались, четверть века спустя. Четверть пришлась на 1985 - 1990 Anno Domini. Мы - шестеро седых юношей в черных костюмах и Долоресса Луст - старая красивая девушка в облегающих черных брюках.

С коричневыми коленкоровыми чемоданчиками, с шестью раскрытыми зонтами на длинных рукоятках, мы отправились в сквер близ башен св. Иоанна, где двадцать пять лет назад вовсю бурлил и пенился Пивной ларек. Молча склонили головы и возложили к этому месту скромный венок. Потом выстроились ровной шеренгой. Вынули из чемоданчиков принесенные бутылки, соорудили из них импровизированный прилавок, и Долоресса Луст, горластая торговка, принялась разливать янтарное пиво. «Мартовское», «Рижское», «Жигулевское». По капельке отлили на мостовую - духам былых времен.

После этого мы, шестеро парней в черных костюмах, белых сорочках, с узкими галстуками, отправились на Площадь. Из рухнувших надежд, идей, скверных воспоминаний, невинных творческих опытов, бесчисленных удостоверений и билетов всевозможных организаций, просроченных акций и банкнот сложили и зажгли великий Костер четверти века. Когда он как следует разгорелся, вынули свои брандспойты и излили свежее пиво на его жаркий пепел... Тогда в него опустилась на колени бывший секретарь комсомольской ячейки Долоресса Луст, резидент американской разведки в нашей Альма Матер. Послышалось уютное пш-ш-ш! - и все было кончено. Мы постояли, держа в руках черные шляпы. Плыли шелковые паутинки. Началось бабье лето.

Бабье лето... Мы взошли на холм за Вилейкой. Наши востроносые черные туфли побелели от пыли. Щеки обстрекались крапивой, а у Долорессы Луст даже ягодицы. Достигнув наконец вершины, мы встали среди зарослей боярышника и вербы у небольшой лощинки. Она походила на гробницу любви. Да, - прошептала Долоресса Луст, - здесь. Здесь, в этой впадинке, ровно Четверть века назад наша сподвижница Долоресса Луст благополучно рассталась с девственностью. Ее почти шутя сорвал канатоходец заезжего цирка. Не то Мурза, не то Джалиль, а может, Мурза Джалиль в одном лице. Долоресса Луст смахнула чистую слезу. После чего улеглась в лощинке, такая же трепетная и хрупкая, как и в те невообразимые времена. Мы, шестеро седовласых юношей, снова выстроились в аккуратную шеренгу...

Сойдя с холма, гуськом промаршировали в парк Серейкишкес. Там, где некогда красовался популярный дансинг «Сарай», мы откололи чарльстон, похлопали в ладоши и прокричали: «Twist again». Покидались каштанами там, где когда-то гремел тир ДОСААФ. Сами над собой посмеялись близ руин Комнаты смеха. Потом разделили арбуз. Его сок и семечки разлетались там, где в свое время несколько ныне знаменитых поэтов учинили физическую расправу над бригадиром советских критиков Пятрасом, отнюдь не классиком. Сок и семечки разлетались, обращаясь в культурный слой.

В аудитории номер семь, где некогда наш коллега Людвикас сложил «Оду Транзиту», мы присели на подоконник. Ода, ее дух, реяла в воздухе. И мы сказали: о, да! Вспомнить - и то приятно. Она получила высокую оценку. Премию Баварского ландтага, малый янтарный приз братьев Диргел, исключение из alma mater с волчьим билетом и два года вольных строек. Людвикас зачитал ее вслух. К сожалению, она оказалась далекой от совершенства и наивной, однако несколько поседевших юношей сумели возбудиться и здесь же, на черных лавках, они еще раз доставили удовольствие ненасытимой Долорессе Луст, американской шпионке... В седьмой аудитории... На черных партах... Под портретами Миронаса, Валкунаса и Мицкуса (завхоза)...

В ближайшей парикмахерской, в знак протеста против приказов давно несуществующей военной кафедры и полковника Степы Степанова, мы все остриглись наголо. Долоресса Луст солидарности ради сбрила свой снопик.

Ликуя, поспешили мы в «Литературную светлицу», место вечного успокоения. Былое место успокоения. Теперь мы скинулись по две с половиной тыщи и получили отдельный столик в центре. Хотя в зале не было ни одного живого или полумертвого литератора, наши бритые затылки внушали робкое почтение. Никто нас не выгнал.

Там, где некогда гудел бар, мы возложили венки из еловых веток и побегов спаржи. «Павшим в неравной схватке поэтам и прозаикам» - было начертано на траурных лентах. И мелким шрифтом: «Мы за вас отомстим! Мы будем пить за вас!».