Сергей Яковлев - Советник на зиму

— А наш Потап Степанович неплохо держится во всем этом…

— Бедламе, вы хотите сказать? К сожалению, сие не подвластно ему, он сам в некотором смысле жертва бесовщины.

— Вообще-то я не сторонник того, чтобы все на свете демонизировать.

— Однако имели возможность убедиться, как глубоко проникла зараза. Когда они прилюдно отняли у вас подарок… Такого срама я давненько не видел. Власть окончательно себя дискредитирует. Всем заправляет дама из низов, не сумевшая даже окончить институт.

У Низговорова чуть не вырвалось, что Асмолевский ведь и сам не доучился, но он вовремя вспомнил недавно прошедший в администрации слух, что Валя теперь большой ученый — защитил где-то диссертацию по государственному строительству.

— Спасибо за информацию, — промолвил он. И, чтобы отделить себя в глазах Асмолевского от Маргариты Разумовны, добавил: — Но в уме и таланте, что ни говорите, ей не откажешь. Чтобы так непринужденно и красиво присосаться к власти, тоже нужен дар.

— Это точно. Содомских талантов хоть отбавляй. Вон там, за Бабуляном, видите? Черный, лоснится весь. Это ее протеже Турмагомедов, тот самый… Не думайте, что они отказались от своих сатанинских планов. И мы сидим с такими за одним столом.

— Да здесь, пожалуй, не только что без диплома, но и с неоконченным начальным найти можно, — пошутил Низговоров, скашивая глаза на лопоухого Лешу.

К Потапу Степановичу непрестанно подходили, спьяну целовали его теперь уже все без разбора, причем в губы, смачно, и мужчины и женщины. Сидевшую по правую руку от него Маргариту Разумовну это явно коробило, однако удержать веселье в рамках регламента было не в ее силах. Из новых лиц она особенно отличала Алексея Максимовича; раз крикнула громко через стол:

— Леша, посмотрите, какой галстук надел Потап Степанович на юбилей, в вашем салоне таких нет!

Алексей Максимович, изрядно набравшийся, подошел на нетвердых ногах к губернатору, забрал в горсть его галстук вместе с воротничком (так что вымученно улыбавшемуся Потапу Степановичу пришлось приподняться на стуле, чтобы не задохнуться), пощупал.

— Нет, господа… Простите великодушно. Качество не моих поставщиков!

Тем временем Кудакин обнимался с хихикающей Постилой, прокуренными пальцами заталкивая ей в рот пирожное. Негробов, задрав ботинок сорок шестого размера выше стола, тушил о каблук сигару. Щупатый в центре зала декламировал стихи. Нина Мордуховна с умилением возвещала, что кушает скоромное в последний раз, завтра начинает поститься. А Маргарита Разумовна, звонко ее перебивая, просила хотя бы в такой великий день не поминать о боженьке на небесах, потому что сегодня главный и всеми обожаемый боженька — Потап Степанович…

Из зала Низговоров выходил об руку с Асмолевским. Щупатый шел за ними и громко приглашал всех полюбоваться долгожданным примирением однокашников. Негробов лопотал, что берет Вадюху с собой в разведку. Марат Козлов, с влажными от избытка чувств ресницами, приобнял Низговорова и на ухо передал сердечный привет от известного лица, признавшись, что уважение, которое питает это весьма значительное лицо к Низговорову, было для него, Козлова, приятной неожиданностью. Алексей Максимович, к концу обеда ставший для всех Лехой, покровительственно похлопал Низговорова по плечу (больше для того, чтобы опереться и устоять) и заверил, что поможет его консультантам раскрутиться.

— Но иностранцу твоему передай: ему лучше жевать, чем говорить!

На крыльце рыжая Кандыба (она тоже пировала в зале) потянула Низговорова за рукав, придавила мощной грудью к колонне и расцеловала, а после кричала пьяным голосом оператору:

— Снимай его, снимай! Он красиво плачет!

В эти минуты Низговоров любил их всех.

Резкий, заметно усилившийся к вечеру ветер весьма кстати способствовал отрезвлению, потому что пришло время переходить к наиболее занимательной части праздника, которая должна была соединить чествование юбиляра с массовым народным гуляньем по случаю масленицы. На лужайке перед особняком уже раскачивался на тросах сигарообразный аэростат с подвешенной к нему люлькой. Как только на крыльце появился Потап Степанович, его подхватили на руки и гурьбой устремились к аэростату. Павлыч важно стоял на помосте возле корзины, поправляя на животе бороду, весь расплывшись от самодовольства. Леша (вспомнив, должно быть, что он спонсор всего этого) полез вперед через толпу, толкаясь и подтягиваясь на чьих-то плечах, вскочил на помост рядом с Павлычем, вскинул кулаки, заорал на весь парк: