Сергей Яковлев - Советник на зиму

Празднование юбилея, приходившегося на середину марта, решили приурочить к ближайшему воскресенью, совместить с проводами масленицы.

Накануне вечером Наташа пахла по-особенному. Наигравшись с Низговоровым в постели, она где-то ближе к полуночи с таинственным видом взяла его за руку и повела по коридорам и лестницам к себе, в кабинет медпомощи, распахнула дверь — ему в нос ударила густая волна чудесных ароматов. Маленькая комната была буквально завалена цветами: розами, фиалками, гиацинтами, нарциссами. Они лежали на столе, на подоконнике, на кушетке для осмотра больных, ковром усеивали пол… Наташа сказала, что получала букеты весь день. Что в башне накануне больших праздников принято дарить девушкам и женщинам цветы и духи, и только он, Низговоров, варвар и недотепа, не догадался купить ей хотя бы крошечный букетик, но все равно она любит его больше всех на свете, — и в доказательство своих слов заставила его, порядком израсходованного, возлечь с ней тут же прямо на цветах… И как раз часы пробили полночь.

Начинался долгожданный праздник, впоследствии не совсем правильно нареченный в народе Днем Дирижабля.

Утром, несмотря на выходной, у подъезда в урочный час стояла машина, чтобы везти Низговорова в администрацию на официальную церемонию чествования Потапа Степановича. Однако времени до начала церемонии оставалось много, погода была прекрасная, теплая, мягко светило сквозь легчайшую пелену перистых облаков солнышко, и Низговорову захотелось прогуляться. Он шел впереди, Миша на серебристом «мерседесе» следовал за ним. Пересекли пустынную площадь (Низговоров слышал, что с открытием «Абнавы» рынок перенесли куда-то на окраину города, и теперь вдоль театра прохаживалась пара блюстителей порядка с дубинами, гоняя редких непослушных торговок), свернули на проспект. Низговоров впервые за много месяцев оказался на улице; у него было чувство, будто он только что вышел из тюрьмы или больницы: пьянил воздух, слепило глаза, даже ноги с непривычки подкашивались… Он неуверенно ступал краем проезжей части, отделенной от тротуара и домишек высоким бруствером лежалого снега. Под ногами похрустывали истонченные наледи, бежали ручейки талой воды. Порывистый ветер шевелил волосы на голове, задирал полу длинного двубортного пальто из дорогого английского сукна… Это была редкая, исключительная для советника Низговорова минута безотчетной радости. Он почувствовал себя ребенком. В такой же мартовский день он стоял рядом со старшей сестрой Шурой на берегу вспученной половодьем речки и смотрел, как мать, едва удерживаясь в тяжелых валенках с галошами на скользких деревянных мостках, полоскала пододеяльники и простыни, вздувавшиеся на темной воде огромными белыми пузырями… Между тем пятилетним малышом в резиновых сапожках, закутанным в старый материнский платок поверх обносков с плеча сестры, и сегодняшним Низговоровым пролегла пропасть; но такой же ветер обвевает его лицо, тот же сахарный хруст ноздреватого снега слышен под ногами, и так же он бессмысленно счастлив. Из чего складывается счастье? Так ли уж оно бессмысленно? Низговоров отчетливо помнил, что в ту давнюю минуту возле реки он был совсем не безмятежен, напротив — полон тревог: боялся за мать, которая вот-вот могла оступиться и угодить в ледяную воду, за белье, вырываемое из ее озябших рук стремниной, пугался сумасшедших порывов ветра… Почему же в памяти осталось ощущение блаженства?

Он заметил, как много на улице мусора. На кучах подтаявшего снега обнажились груды рухляди. Тряпки, бутылки, обломки старой мебели, изношенная обувь перемешались с падалью. Издали приметил на обочине большую серую тряпку, а приблизившись — отшатнулся: это лежала, оскалив пасть, выцветшая от солнца и воды дохлая собака. На ледяном гребне ветер трепал останки растерзанной вороны. Задавленная кошка, успевшая иссохнуть под весенними лучами, глядела на Низговорова мертвым глазом, и этот глаз почему-то светился зеленым металлическим блеском.

Завороженный ужасом, он брезгливо всматривался в картины оттаявшей смерти. Весна принесла с собой тлен и смрад. На тротуаре недвижимо стояли два осовелых мужика в порыжевших телогрейках и ушанках — они тоже будто вышли из-под снега. Позади них у забора высилась грязная ледяная гора, с одного боку изгрызенная солнцем, вся набитая мусором, как булка изюмом, и в ее недрах ищущий взгляд Низговорова тотчас приметил мочало длинных спутанных волос и заветренный рукав женского пальто. Там могла лежать жена или мать кого-то из этих…