Надежда Днепровская - Визави французского агента

А 19 января 2006 года, в Крещение, был действительно сильный мороз. Я даже надела шубу, отправляясь в Киноцентр. В тот день мы с Ольгой решили сходить на «Дневной дозор». Купила я свой билет: предпоследний ряд, с краю, чтобы никому не мешать, если фильм не понравится. Ее все не было, фильм уже пошел, место рядом свободно. Огорчилась я немного — могла бы и позвонить — и стала смотреть кино. Книгу Лукьяненко я читала, сюжет меня не занимал, только спецэффекты привлекали внимание.

Вдруг кто-то сел рядом, я подумала, что это запоздавшая Ольга, мельком взглянула и, уже отворачиваясь, увидела знакомый профиль… Медленно я повернула голову: Он? На экране что-то происходило, лицо то пропадало в темноте, то озарялось цветными вспышками. А он смотрел на меня… уголки губ дрожали, будто он заставлял себя улыбнуться, но не мог… Как темно! Я не вижу цвета его глаз? Но ведь это ОН? Его манера держать спину, высокомерно вздернутый подбородок… Я зажмурила глаза, опять открыла. Он. Молчит. Совершенно другой. Жесткое худое лицо… Я его не знаю. Сердце не забилось быстрее. Всякие там горячие волны, охватывающие все тело, слезы из глаз. Нет ничего. Но… как здорово, что он рядом!

— Это ты? — у меня только чуть-чуть шевельнулись губы.

Мы смотрели друг другу в глаза. Мы видели в них всю нашу жизнь. Он положил свою теплую ладонь мне на руку, и я с трудом разжала пальцы, которые сжимали подлокотник.

Мы молчали. Я боялась отвести глаза — вдруг он исчезнет, вдруг мне это только кажется? Пришло время, и я незаметно сошла с ума?.. Но он сидел, не шевелясь, и смотрел на меня.

Мне почему-то стало трудно дышать, я не могла перевести дух, вся замерла, руки и ноги заледенели. Звуки фильма слились в какую-то ужасную какофонию, все как-то померкло, стало удаляться…

Когда я открыла глаза, то обнаружила, что лежу на диване в холле кинотеатра, только диван развернут к стенке и жутко воняет нашатырем. Рядом убирала в ящичек свои принадлежности тетка в белом халате, со скорой помощи, наверное.

— Ну вот, теперь все в порядке. Сосуды надо полечить. Ты тут полежи. Через полчасика можешь идти домой.

Она встала, и у меня над головой мелькнула рука, передававшая деньги врачу.

Потом Марсель сел рядом со мной. Здесь было светло, и я рассматривала его лицо, как рассматривают картину, которую достали с чердака, и теперь, стерев пыль, пытаются вспомнить, какой она была много лет назад.

Сомнений нет, это он, но как постарел! Загорелое лицо с мелкими сухими морщинками, яркие голубые глаза, очки в тоненькой светлой оправе…

Почему-то все время кружилась голова, но не сильно, мысли как будто пробирались сквозь вату.

— Поехали отсюда! — сказал он, бережно поднимая меня за плечи.

Потом, подхватив мой рюкзачок (такой господин — и с рюкзачком в руках), придерживая меня под локоть, подвел к машине. Открыв дверь, посадил меня и, как мальчишка, обежал ее спереди.

— Вот мы и вдвоем! Дай мне на тебя насмотреться! — он взял мои руки за запястья. — Как я мог?..

— Значит, мог…

— Если бы за это время я хоть раз прикоснулся бы к тебе, я бы уже не смог жить без тебя! И сейчас я боюсь тебя отпустить… Вдруг ты исчезнешь!

— Я тоже боюсь…

Мы сидели в машине, почти не говорили, только смотрели друг на друга.

Не знаю, сколько мы просидели, но он взялся за руль, и мы поехали. Я не смотрела на дорогу. Онемение начало проходить, стало жарко, вот тут-то и поднялась та самая «волна», о которой пишут в книгах. Кровь запульсировала по всему телу, даже в кончиках пальцев. Мы приехали в гостиницу «Мариотт», поднялись к нему в номер. Мы по-прежнему ничего не говорили. Когда Марсель закрыл за собой дверь, он упал на колени, обнял меня за ноги и заплакал. Я медленно опустилась на ковер рядом с ним.

Чтобы Марсель плакал… этого просто не может быть! Но дотронувшись до своей щеки, я обнаружила, что и она мокрая. Почему, я что, тоже плачу? Ну да, слезы просто льются как вода, свободно, а я этого не чувствую.

Не помню, как я сняла шубу и сапоги, как я оказалась на белоснежном диване, в свитере и потертых джинсах…

Он протягивает мне бокал светлого вина и… он смеется, как тогда…

— За встречу, мой ангел!

Я поднимаю свой бокал. Мы снова вместе, этого не может быть, но это есть, и слово «МЫ» существует. Оно обозначает что-то одно, неразделяемое. Мы… Никогда мне не было так спокойно и надежно. Вот рядом часть меня. Он взял мою руку и стал рассматривать линии судьбы, водя по ним пальцем.

— На тебе то колечко, — Марсель не удивился, только голос был грустный и очень тихий, — а я свое потерял еще в семьдесят седьмом году.