Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

О чём же Канцева хотела ему рассказать? Наверное, о том, что стала верующей. Но не бездумно верующей, как Шура, во спасение и избавление от грехов. Смерти Марья Ильинична не страшилась, а спасаться хотела только в том случае, если поймёт, — будет кому, кроме неё, от этого польза или не будет?

Она уже давно призналась себе, что все её беды полностью или большой своей частью проистекали от пустых желаний казаться лучше других и от внушённого себе убеждения, что она хорошая, а другие плохие, источник обид, бед и несчастий. Поумнев, она заметила, что когда пересиливает желание искать в первую очередь свою пользу, то многие люди вокруг неё будто преображаются, предстают в другом свете, лучше, чем она о них думала. Радостно от этого на душе, жить хочется.

Марья Ильинична наивно решила, что в церкви, в кругу людей, призванных заботиться друг о друге, душе будет ещё радостнее и спокойнее, но не нашла того, чего ожидала, и хотела спросить мнения Фёдора, почему. Главное, она не понимала, почему память людей так коротка, что выйдя из церкви, многие забывают, о чём молились? Какой тогда смысл в заявляемой себе и другим праведности, и чем такая праведность отличается от желаний казаться, а не быть, принёсших ей лично одни несчастья?

Она бы хотела сказать Фёдору, что не понимает, зачем в мире устроено жить неправедно, под вечным страхом судного дня, когда можно вместо царства антихриста строить царство любви? Если построим праведное царство, то и наказывать нас будет не за что — так почему не строим?

И ещё она хотела сказать Фёдору, что её церковь всегда с ней. Что у этой церкви необозримый купол — небо, а место для молитв — вся земля. И что не совершают в ней тайных ритуалов, недоступных для общего понимания. И не хотят бояться Его пришествия.

Вот, что она хотела сказать Фёдору и не сумела выговорить. А жаль. Фёдор ведь ближе к Нему, помог бы, походатайствовал.

Рано утром в кухне оживал радиоприёмник, включённый на полную громкость. Перед началом трансляции он недовольно шипел, а ровно в шесть часов выдавал первую торжественную ноту гимна Советского Союза, пугавшую чутко дремавшую Машу. Встрепенувшееся спросонья девочкино сердечко вместе с рассыпающимся звоном тарелок и тревожным боем барабанов успокаивала блаженная подсказка, что вставать ей пока не время, спать можно ещё целый час. С закрытыми глазами она терпеливо слушала гимн, под который заснуть было невозможно; засыпала после него — под громкие мамкины стуки кастрюльками, хлопанья дверок кухонного стола, и под шаркающие по комнате шаги и надсадный кашель отца, выходившего курить на балкон.

С кровати Машу поднимал другой гимн, поселковый, исполняемый местным народным хором:

Слова этого гимна написал учитель рисования Павел Ефимович, а музыку — дядя Миша, невысокий лысеющий еврей с вытянутым лицом, мясистыми ушами, весёлыми глазами и безостановочными суетливыми движениями, гармонист, руководитель хора и директор дома культуры в одном лице…

Радио на кухне, которое всегда было включено и которое, замотавшись, забыли ночью выключить, разбудило Марью Ильиничну гимном, как в детстве. Пока женщина соображала, что к чему, пока вставала и шла к приёмнику, чтобы убавить звук, гимн почти доиграл. «Спи», — приказала она губами Марине, всполошено поднявшей с подушки тяжёлую взлохмаченную голову. Дочь согласно опустилась и закрыла глаза. Зять даже не пошевелился, спал, как убитый.

Марья Ильинична присела на скрипящую тёткину кровать, соображая чумной, полной всякой всячины головой, куда сегодня бежать и что делать. Вспомнила, что после восьми часов им надо идти к Паше. Решив, что детям можно ещё часок поспать, пока она будет собирать завтрак, женщина пошла на кухню, прикрыв за собой дверь…

Их поездка случилась вдруг, как на пожаре, за неделю до Нового года — зять по-другому не умеет. В среду позвонила Марина, а в четверг после работы к ней явились оба. Сказали, что зима всё-таки придёт и снега навалит, как раз на новогодние праздники. И если ехать, то нужно сейчас ехать, пока дороги сухие.

Жаль, что на родину Марьи Ильиничны теперь не добраться на поезде — оставшиеся редкие украинские составы и единственный брянский поезд, который сделали скорым и фирменным, на станции больше не останавливаются. А мучиться на электричках с пересадками или пытаться попасть на чадящий автобус из Москвы, который ходит два раза в неделю, — полжизни отдашь, пока доедешь. Вот почему Канцева просила зятя отвезти её на машине и вот почему не могла отказать, раз он согласился, да ещё взял ради неё отгулы.