Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Тишина над блеклым, словно стесняющимся собственной простоты болотом кружила ей голову непостижимым волшебством.

Большое открытое пространство не мешало небу показывать свою неоспоримую власть над землёй. Серое, ровное, небо казалось не низко и не высоко, затянувшие его облака как остановились. Корявые белые мёртвые стволы с обломанными ветками уставились вверх, как слепые. Длинные сосновые иголки расправились во все стороны и точно опирались на густой воздух, завораживающий запахом болотных трав. Мелкие птички, мельче и стремительнее воробья, стремительно вылетали из теряющих листву кустов и, тренькая, пропадали среди зелёных иголок. Чёрные галки и сизые вороны сопровождали любое движение на земле, покрикивали свысока, по-хозяйски перелетая с дерева на дерево. Высоко прокурлыкали журавли, заставив поднять голову. Птичий клин был мал, как разорван. Семь журавлей, два на одной стороне, пять на другой, подзывали восьмого, который отставал…

— У меня тут подруга появилась, Шурочка Ивановна, — заговорила Канцева, решив, что отошла по тропе достаточно. — У неё есть сестра, которая не работала, удачно вышла замуж за офицера в Ленинграде, и жила за мужем богато и счастливо, чему Шура завидовала. Сама Шура парикмахер, мужской мастер, давно на пенсии, но продолжает стричь знакомых за денежку. Она всю жизнь работала, много рассказывала мне, как было раньше: как парикмахеров держали в тонусе, как их учили, переучивали, в конкурсах заставляли участвовать, как они пытались шабашить мимо кассы и ревизоров — много чего. Что она ни делала, никак не удавалось ей разбогатеть. При буржуях тоже ничего не получилось. Наслушались девчонки про приватизацию и ваучеры, организовались по Шуриной инициативе, захотели стать хозяйками в своей парикмахерской — кто же им даст? Аренду им не продлили, и они сдулись. А потом на этом бойком месте новый человек, хозяин, организовал другую парикмахерскую, и многие несостоявшиеся хозяйки пошли к нему работать за копейку.

— Сестра Шурина с мужем в это время тоже решили попробовать разбогатеть. В Питере у них была большая трёхкомнатная квартира. Они её продали, приехали сюда, купили квартиру здесь, а оставшиеся деньги попытались приумножить торговлей. Тогда ведь все торговали, у кого были деньги. Кто-то богател, а кто-то прогорал. Они прогорели. И муж сестры не то, чтобы принялся выпивать, но стал заглядывать в пивную. Он высокий был, стройный, за справедливость стоял, нравился Шуре и на неё, как ей привиделось, стал поглядывать.

— Сладиться они не успели, — продолжала рассказывать Марья Ильинична, — его зарезали. Вступился за кого-то в пивной и не дошёл до дома. Шура решила, что это ей урок — не завидуй и не зарься. И теперь у неё к своему мужу на шее сестра ещё добавилась. А сама Шура тоскует, пытается понять, какой был смысл в её жизни. Верующей она стала, в церковь ходит свечки ставить. Батюшку спрашивала про смысл, он ей толком не разъяснил. И я не могу ответить. Я в своей жизни тоже смысла не вижу. Шура хотя бы всегда сама себя кормила. А я со своим дипломом проектировщика и умением считать и чертить стала никому не нужна, должна была слушать от тебя, что денег в дом не ношу, и помалкивать. Потом Петя появился, высокий, представительный, не то, что ты. На работу меня устроил. Любил меня. И я ему всё, что тебе не получилось отдать, отдавала.

Рассказывая, Марья Ильинична прошла всю качающуюся болотину, добралась до развилки троп, почувствовала под ногами твёрдую землю «озёрного края» и шла уже меж тёмных и сонных озёр.

— Я вот всё к чему подвожу, — продолжала Канцева, подтянув к плечам свой мешок, — ты хитро, конечно, придумал с деньгами и квартирами, чтобы разбить меня с Петром. Так вот правильно это или нет? Вроде бы я тебе стала не нужна. Ты и забыл про меня со своими самолётами, пока про Петю не узнал. Позавидовал? Зачем? Без толкового мужика мне совсем тяжело было, караул. А Петя к этой жизни смог хорошо приспособиться. И ко мне он хорошо относился. Если бы не эти дурацкие деньги, жили бы с ним душа в душу, богато и счастливо, как любая баба мечтает.

— Так что же ты мне на это, Федя, ответишь? — спросила Марья Ильинична. — Молчишь? Всё молчишь… Ну да, как ты ответишь… А самой ответить мозгов у меня не хватает. Так и живём.

Марья Ильинична замолчала и задумалась. Слова не складывались так, как она хотела. Уводила её кривая от того, о чём она много думала после смерти бывшего мужа и чем пыталась с ним поделиться. Был бы он жив, мог бы попробовать понять её без слов, по глазам. А теперь надо ей подыскивать слова, которые не подыскиваются.