Роман Уроборос - Заклание-Шарко

— Заберите меня отсюда, пожалуйста, — проплакал он, пристально взирая внутрь картины объемной. «И вот ведь дурак. Ночью мучаюсь картинами вожделенными соития с Ленкой. А утром встречаюсь с ней и веду себя как антисексуальный символ планеты… Не ехать нифига на этот день рождения. Чувствую ведь. Случится какая-нибудь гадость. Может быть даже, убьют кого-нибудь. Да и пьян я в дупель. Как за руль сяду? Нет, ехать надо. Сейчас телевизор включу, посмотрю чего-нибудь, может, вырвет, полегчает. Тогда и за руль сяду». Петр, сильно качаясь и даже иногда падая, начал перемещаться к вжавшемуся в стену телевизору. И включил его по-дедовски — простым нажатием кнопки.

РЕЖИССЕР. …на самом деле огромная разница между харчо, приготовленным из баранины, и харчо, приготовленным из говядины. Начнем с того, что харчо готовить из баранины категорически нельзя. Ну, это, например, все равно, что приготовить борщ из рыбы. Вы меня понимаете… По-грузински это звучит так — «дзрохис хорци харшот», что в переводе на русский означает суп из говядины.

ВЕДУЩАЯ. Но все-таки мы отвлеклись от темы нашего разговора. Вы все-таки… э-э… расскажите, как вы, в зените, так сказать, славы все бросили и на три года уехали в горный, так сказать, кишлак… я правильно это называю? (Режиссер кивает). И что вы там делали?

ПЕТЯ. Не ври, не был ты никогда в горах…

РЕЖИССЕР. Ну… В зените славы, как вы это точно подметили. Просто я понял: что-то важное уходит из меня, я не могу больше быть проводником тех великих сил, которые правят бал во Вселенной. Да, у меня было все — деньги, слава, великие фильмы, но я понял, что опустошен, совершенно опустошен и мне нечего, абсолютно нечего сказать людям. Я практически пустой кувшин, а притворяться, снимать кино дальше лишь на одном авторитете я не мог, совесть не позволяла. Вы меня понимаете… И вот я купил билет в один конец, взял с собой минимум денег, потом пришел в деревню, — кишлак, как вы изволили выразиться, нанялся на работу практически за еду.

ВЕДУЩАЯ. И что вы там делали?

РЕЖИССЕР. Пас баранов. Смотрел на небо. Собирал урожай. Считал звезды. Чистил хлев. Наслаждался видом гор. Так до бесконечности можно перечислять. Выучил язык. У меня там осталось много друзей…

ВЕДУЩАЯ. И больше вы ничего там не делали?

РЕЖИССЕР. Не было нужды. Вы понимаете, жить в единении с природой, жить простой, совсем простой жизнью — это самое, наверное, большое счастье, какое может быть на Земле.

ВЕДУЩАЯ. Тогда почему же вы, так сказать, вернулись?

РЕЖИССЕР. За три ночи мне приснилось три фильма от начала до конца, полностью смонтированные, причем сто процентов мною смонтированные, вообще — сто процентов мои фильмы: в моем стиле… я даже узнал, кто на каждой картине оператором будет. И я понял, что должен. Должен вернуться, снять эти фильмы. Это мой долг. И как ни тяжело мне было, как ни больно мне было, я вынужден был уехать… теперь я понимаю, что навсегда.

ВЕДУЩАЯ. У вас там, наверное, осталась любимая женщина… возможно, дети?

ПЕТЯ. Ну, ты и прогонщик, Могила. Честно расскажи, что три года лечился от алкоголизма с переменным успехом. А сейчас вроде бы завязал…

РЕЖИССЕР. (После паузы) Да, остались. Но я, если можно, не буду об этом говорить.

ВЕДУЩАЯ. Расскажите, пожалуйста, о фильмах, и подробнее о фильме, который вы сейчас снимаете. Ведь все в шоке. Фильм о Великой Отечественной Войне снимать за уральским хребтом…

РЕЖИССЕР. (Перебивая ее). Какая разница, где снимать. Вы же не знаете, о чем фильм. Никто не знает, о чем фильм, а уже появились эти гаденькие статьи в прессе, сальные комментарии на телевидении, о дебилах блогерах я вообще молчу. Так вот, господа завистники — специально для вас. Я могу рассказать о фильме все. Пожалуйста. Начнем с того, что в фильме снимаются только немецкие актеры. Наших нет. Все главные герои — немцы. Такие простые солдаты, которых гонят на бойню придурки офицеры. Вот начало фильма — бой страшный, огонь пулеметов, орудий, самолеты с воздуха бомбят — ад кромешный. Взвод некоего офицера штурмует высоту. Ценой неимоверных усилий, потеряв половину взвода, они, наконец, взяли высоту. И что они видят. Ни одного трупа, хотя пулемет еще горячий. Ни одного человека отступающего, никого. Странно им стало. Ну, ладно. Продвигаются они дальше, заходят в города, в деревни — ни одной живой души. Все как будто исчезли. И еще одну вещь они заметили: если раньше, когда они наступали, видели соседей справа, слева, танки, артиллеристская поддержка, самолеты летали. То сейчас ощущение их не покидало, что нет рядом ни одной души, что они одни во всем мире. Но для того, чтобы пресечь пораженческие настроения, после того, как они закреплялись на каком-либо рубеже, откуда не возьмись, появлялись два телефониста и устанавливали связь с неким Полковником, который доводил до них приказы командования. Успокаивал их. Говорил, что страна и фюрер с ними. И взвод шел дальше. Но картина не менялась. Ни одной живой души, ни одного трупа. Даже когда они кинули гранату в один дом, из которого строчил пулеметчик. Пулемет разворотило, рядом даже никакого намека на труп солдата, который из этого пулемета только что стрелял. И тут командира осеняет, и он начинает теорию излагать, что воюют они уже непосредственно с Русской Землей, которая сама уничтожает врагов, так как русские люди не справились с могучей тевтонской машиной. Опять телефонисты подходят. Командир берет трубку и выдает все Полковнику. Полковник орет на него, что его не волнует, с кем идет война — с этими русскими свиньями или с их грязной холодной Русской Землей. Они обязаны выполнить волю рейха. Вообще в итоге из всего взвода осталось всего два солдата — Отто и Ганс. (после паузы). А концовку я вам рассказывать не буду. Сходите в кинотеатр посмотрите.