Александр Строганов - Стравинский

Понемногу оправившись от шока, Петров, иного не остается, призывает на помощь Веснухина, – Не знаю, как вы, полковник, лично у меня дыхание перехватило. Я просто не нахожу слов. Такое случается со мной не часто. Такого не случалось со мной никогда. Может быть, вы, как человек войны сумеете проставить необходимые и достаточные точки? В противном случае, боюсь, ситуация может выйти из-под контроля.

Семен Семенович молчит долго, затем наполняет стакан, встает.

Торжественно, – Да, простота манит, еще как! Хочется, ах как хочется, порой все упростить, поделить, еще раз поделить, оставить, как говорится, дитятко в той самой беленькой рубашонке, что обнаружилась при рождении, даровала счастье, и вот уже ждет на спинке стула у смертного одра. Так что с простотой не так все просто. Прошу прощения за каламбур. Я бы спел, однако, боюсь, песней здесь не обойтись. Прежде всего, надобно понять с кем вы имеете дело. Без ложной скромности Россия благородством своим, лучшими победами и величием обязана, прежде всего, коннице. Фигурально выражаясь, Россия – конная держава. Гусары. Тройка. Кибитка, словом. И вдруг что-то такое произошло. Колесо треснуло, сломалось, кибитка свалилась на бок, сукно полезло по швам, лошадки разбрелись, пропали. Будто и не было. Вот мы с Арктуром только и остались. Два нелепых существа. Один Канта читает, другой – без ноги. Это же неспроста. Примета времени, мать-перемать. Простите. Кто-то действительно не замечает, а кому-то наше горе в радость. Да, да, да. Ядовитых людей с каждым днем всё больше становится. Вот, не стало кавалерии, и отечество наше накрыли сумерки. Не заметили, как в угольном мешке оказались. Надолго ли? Не знаю. Хочется, конечно, верить. Но могу ответственно заявить – не будет просвета, покуда будет губиться красота, любовь и вдохновение. Прав я или не прав – рассудит время. Настаивать не желаю. Годы без доблести принудили меня стать вьюном и дипломатом. В траншее о правоте не помнят. До битвы что улиток, что зайчиков в поле том видимо-невидимо. Случалось, лось пробегал. А про лопухи, Петров, это ты верно подметил. И юнцов прыщавых не забыл. За то благодарю. И я, и товарищ мой боевой Арктур за память и мечту благодарим тебя от всей души! Войну ненавидят, но любят. Большинство. Практически все. Кроме военных, в особенности кавалерии. В бою всяк философ. И павшие и живые. Это – как ночь и день, сон и явь. Бывало, такое пригрезится в отблесках и бликах, во сне кричим, что есть мочи, а разбуди – слова не вытянешь. Молчок. Может быть, забылись. А, может статься, не желаем говорить. Пойди нас разбери. Прежние сочные желания-то ушли. Ладно, желания – маршей не стало, вот где ужас. Обыденность. Ветошь. Можно, конечно, жить о двух ногах, можно и без философии, без Канта. Прости, Арктур, наверное, можно и без Канта. Так оно ведь и без первого поцелуя можно, и без первого причастия. Вот только мальчиков тех уже не вернуть. Они – как груздочки семьями под прелой листвой. Разгребешь руками – один, чуть поодаль – другой, еще, еще… Кто это говорит, спрашиваете? Я, воинство ея!.. А так, чего не жить? И без войны можно. И нужно. Война – весна. Или осень. Словом, грязь. Кто по-другому говорит – не верьте. Колите глаз без жалости… А вообще – тихо, надо сказать. Слышно как в деревнях двери на ветру бьются. Колодцы гудят. Небывалая тишина. Зияние… Но всё в ожидании. И мы не в стороне, друзья. Для вида в землю погружаемся. Как те мальчики. Как Помпеи. И врачи, и юристы, и философы… Такое впечатление, что ничего не было, понимаете? Вчера не было, позавчера не было. Поза-позавчера не было. Вот об этом Стравинский Сергей Романович и говорит. Молча. Молчит, но говорит. Иногда стихами, но, как правило, про себя. Выдающийся человек. Все мы, врачи, юристы, воины, все как один – шевеление и слепота, говорит. Но надежда больших птиц, говорит. Предугадать решительно невозможно. Пью за тишину, ибо она золото и есть!

Полковник делает большой глоток и обрушивается без чувств.

Тем временем мимо гаража шествует все еще под впечатлением от самосожжения Насонова зонт Диттер. Услышав шум, профессор задирает голову и прищуривается, пытаясь угадать в сполохах костра лики полуночников, – А у вас кто там горит?

Сверху голос Петрова напоминает эхо, – Кто?

– Кто-то горит?

– Бог миловал.

– Я не знаю, кто вы?

– Здесь никого нет.

– Да не лошадка ли у вас там?

– Откуда же лошадке на крыше взяться?

– Кто, в таком случае?

– Никого нет.

– И впрямь. Почудилось, – заключает Диттер и продолжает свой путь.