Александр Строганов - Стравинский

Случайные домочадцы, разные там гости, вдовы, турки, совы залетные, гробокопатели и кладоискатели исключаются – тщательная проверка, круглосуточное наблюдение и прочее. Как говорят – все включено. Навечно.

К вопросу о Perpetuum mobile.

Можно, можно спрятаться, во всяком случае, попытаться. Зиждется такая надежда. Зачем? – вопрос не ко мне. Не страшно, честное слово. И не больно. Никого не слушайте. Так что добро пожаловать и спокойной ночи.

По ночам иногда, вообще-то часто, бессонница, в сопровождении знакомца, своего пациента, товарища своего Климкина с рюкзаком, Горбунка посещаю городскую свалку, помойку, можно и так сказать. Что там путешествия в теплые страны, страны жаркого пояса, заморские да приморские? Не случайно Буэнос-Айрес помянул. Что там путешествия в теплые страны? Что там путешествия в теплые страны в сравнении с городской свалкой?! Можно и помойкой назвать, не обидно, мне, во всяком случае, не обидно. Что там саванны и тропики, какое там водопад Виктория, в сравнении с городской свалкой, где…

Ну, прелесть, прелесть!

Можно было бы еще Уругвай вспомнить. Хотя и там рай, и здесь. Благо, расположена юдоль несказанная неподалеку от моего гражданского дома. Горбунок и научил меня этим путешествиям, товарищ и пациент Климкин. Все мои пациенты как минимум мои товарищи. Но Климкин с рюкзаком – особый случай. Горбунок.

Горбунок знал, знает, спросите у Горбунка.

Вот что можно было бы услышать от меня, случись посторонняя беседа не важно на какую тему. Но я стараюсь избегать посторонних бесед. Посторонними я называю беседы с так называемыми здоровыми людьми – соседями, домочадцами, зваными и незваными гостями, прохожими, продавщицами, пожарными, турками, водолазами, сантехниками, рекламными и страховыми агентами, бедуинами, философами, товарищами по несчастью, депутатами и почетными гражданами. Они хорошему не научат. Зато я многому учусь у своих пациентов. Можно спорить, но, по моим наблюдениям, мои пациенты, представители большого круга или большого облака. Облако, как вы понимаете – иносказание. Мы же, так называемые здоровые люди, статисты и репортеры малого круга – жители малого облака. Варимся в собственном соку, питаемся собственным дыханием, а также углекислым газом. С точки зрения космоса – анаэробы.

Космос, как вы понимаете – иносказание.

Собственно, путешествие на помойку – единственное путешествие, которое я теперь позволяю своему физическому телу. Хотелось бы, конечно, как в юности, посещать хотя бы иногда анатомический театр, но там – коллеги, так что такие визиты – всегда встречи, беседы. А свое отношение к разного рода беседам я живописал. Специфика профессии, годы, да и нервишки шалят. Ужасный возраст, когда всех знаешь, и тебя все знают в большей или меньшей степени.

А с Климкиным спокойно хорошо. Он молчит, и я молчу. Иногда, правда, говорим подолгу, но, преимущественно молча.

В сущности, большой ребенок этот Климкин. Отсюда пытливость ума, новые знания, готовность к полету, беспричинному смеху, неприятие упадка, разночтений и прочие чудеса. Всякое такое полезно и продлевает жизнь. С рюкзаком не расстается. Черт его знает, что там у него в рюкзаке? Загадка. Будоражит.

Тоже полезно иногда. Продлевает жизнь.

Вот, хочется пожить еще. Зачем? – вопрос не ко мне.

Погулял немного – и в укрытие, ибо…

Мы боле не в силах удерживать нити несуществующих событий.

24. Костер. Зияние

Костер. Спирт. Черный хлеб.

Конь бубнит на ухо Веснухину, – Чувствительно прошу вас, пригубливайте, стаканами не пейте, Семен Семенович. Они к такому напитку привычные, у них здоровье, семьи нет, а у вас головокружения. Помрете, не ровен час, что со мной будет?

Полковник отмахивается, – Нельзя меня в такую минуту трогать, Арктур. Разве не знаешь? У меня теперь кураж, я в такую минуту слеп и опасен. Побереги себя, меня побереги. Не видишь разве, какой разговор? Я такого разговора всю жизнь ждал!

– Что Полина Ивановна скажет?

– Убью.

Конь умолкает, садится в точности как человек. Никогда не доводилось мне видеть, чтобы кони так садились. Сел, копыта сложил, безучастно наблюдает за гримасами огня.

Петров витийствует, – Что не говори, крепко привязаны мы к своим яблоням и грушам. Хвостами да помочами. Иные к ножке стула или решетке на окне. И оторваться нет никакой возможности, ибо хвосты и помочи эти – продолжение нас самих. Без помочей нас нет. Как бы мы не храбрились, как бы ни хвастались, к смерти совершенно не готовы. Ни я, ни юный мой товарищ Игорь.