Луиза Эрдрих - Круглый дом

Я бежал напрямик, по лесным тропинкам, пересек пару пастбищ, несколько раз срезал путь по проселкам. Я добежал до дома Лафурнэ еще засветло. Дворовый пес тявкнул раз, но, узнав меня, присмирел.

– Привет, Флек, – тихо произнес я, и он лизнул мою руку. Мы с ним устроились за сараем и просидели там полчаса, пока не стемнело. После этого я еще немного подождал, и когда стало совсем темно, натянул пару маминых кожаных перчаток – они были тугие, еле налезли – и пошел к задней двери, сжимая ломик, который оставил для меня Каппи.

Когда я взломал дверной замок, в доме раздался собачий лай. Но и эта собака меня узнала, завиляла хвостом и пошла за мной к оружейному шкафчику. Звон разбитого стекла ее напугал, но она не залаяла, а радостно заскулила, увидев, как я достал ружье. Наверное, решила, что мы сейчас пойдем на охоту. Но вместо этого я сунул коробку с патронами в свой рюкзак, отключил от сети и сдвинул с места телик, рассыпал по полу инструменты из чемоданчика. Потом попрощался с собачками. Я перебежал через шоссе и нашел тропинку, которую мы с Каппи выбрали для моего отхода. Тут мне пришлось воспользоваться фонариком, который я поспешно выключил, заметив свет фар приближающегося автомобиля. Неподалеку от нашего наблюдательного пункта мы заранее выкопали в земле яму. Я тщательно завернул ружье и патроны в мешки для мусора, закопал в яме и сверху набросал веток, палых листьев и травы. Во всяком случае, при свете почти полной луны место казалось нетронутым. Я попил и отправился в обратный путь к арене пау-вау. Шел я тем же маршрутом: сначала лесом по уже знакомым тропкам и болотцам, потом спустился вниз к старой двухполосной грунтовке, потом пустился через лес по почти нехоженой тропе, по которой кто-то еще иногда волок отсюда хворост. Я пересек лошадиное пастбище и услышал несмолкающий бой барабанов: там уже распевали старые шуточные песенки и играли в «спрячь камешек в мокасин».

Люди не спали и веселились всю ночь, в некоторых палатках устроили временные казино. Я добрался до нашей палатки и раскрыл молнию на сетке от насекомых. Каппи ждал меня. Рэндалл где-то шлялся. Каппи поинтересовался, как все прошло.

– Гладко, – ответил я. – По-моему, все прошло гладко.

– Хорошо, – сказал он.

Мы легли на спину, спать совсем не хотелось, и я стал думать. Доу, должно быть, уже вернулся домой и обнаружил следы взлома. Увидел, что украли ружье. Он наверняка позвонил в управление по индейским делам и в полицию племени. Он никаким образом не мог бы узнать, что это был я. Но я не знал, как теперь смотреть ему в глаза.

Утро после пау-вау – лучшее время суток. Помню, просыпаешься и сразу ощущаешь прохладу: это ветерок теребит тканевые стенки палатки. Пахнет кофе, пресными лепешками, яичницей и вареными сосисками. А снаружи светит солнце и запах свежесрезанной люцерны – ее давали лошадям. Сюзетта и Джози строили планы на день, кормили внуков из мягких картонных тарелок, которые под тяжестью еды то и дело сгибались, а то и ломались.

– Эй! Малыш, подложи снизу под тарелку еще одну для прочности!

Получив свою порцию, дети отходили подальше, садились на траву и, согнувшись над тарелкой, жадно ели. Им было вкусно! У Сюзетты и Джози была походная газовая плитка и баллон с пропаном. На ней они жарили бекон и лепешки на сале. Их взбитая яичница-болтунья была пышная и без пригарков. Хлеб поджаривали на раскаленной сковороде. На столе стояла открытая банка джема из ирги. И еще банка сливового джема. Они умели накормить вечно голодных мальчишек. Через пару часов после горячего завтрака подавали холодный завтрак: арбуз, овсяные хлопья, холодные лепешки, масло и ростбиф. У них был чудный эмалированный кофейник в голубую крапинку и чайник из нержавеющей стали. На складных стульях около их стоянки постоянно сидели сплетничающие о том о сем мужчины, а в «доме на колесах» колобродила малышня, но когда мотор микроавтобуса вдруг зафырчал и фургон двинулся с места, Сюзетта поставила его на ручной тормоз, выгнала всех детей и заперла дверь. После холодного завтрака сестры наделали гору сэндвичей и сложили их в сумку-холодильник, поручив одной из дочерей присматривать за ними. А сами уединились в фургон и стали там готовиться к Большому выходу. И ничто не могло отвлечь их от столь важного занятия. Ни мольбы сходить в их туалет, ни дикие вопли мутузящих друг дружку мальчишек, ни притворный ужас наблюдающих за ними молодых мамочек. Сладковатый дымок от тлеющего зверобоя выплывал из приоткрытых окошек фургона. Сюзетта и Джози очень серьезно относились к своим нарядам и бисерным украшениям и поэтому с помощью ароматного дыма намеревались гарантировать себе спасение и от сглаза, и от недобрых мыслей или от злобных подмигиваний женщин-завистниц. Да и, возможно, от собственных злонамеренных мыслей тоже, ибо, поговаривали, глаза их мужей постреливали по сторонам, хотя твердых доказательств у них не было. Небольшой салон «дома на колесах», умело оборудованный складными кроватями, шкафами, ящичками, потайными комодами, небольшой туалетной комнаткой, был чистенький и уютный. Когда сестры вышли из фургона, одна из них закрыла дверь на навесной замок и бросила ключ в отделанный бисером кошелек или очечник, болтающийся у нее на поясе. Они двинулись, ритмично покачивая длинными, чуть седыми на висках, косичками с вплетенными в них полосками из шкурок норки. С величавой элегантностью они вошли в круг танцоров. Окаймляющая их наряды бахрома из оленьих шкурок покачивалась с убаюкивающей синхронностью. Зрители с удовольствием наблюдали за их выходом на арену и гадали, не вытеснят ли их из толпы кружащиеся плясуны других племен.