Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Интересно, где-нибудь в Америке, да и не в Америке тоже, а главное, что не в России, журналисты не давали бы полиции прохода, требуя каких-нибудь сообщений, версий, гипотез. Если бы дело затягивалось, у губернатора, мэра, кого там еще, пропал бы и сон, и аппетит, а под начальником полиции закачалось бы кресло — ведь все это связано с будущими выборами, а у нас... А что если и у нас — с выборами?

“Что за черт! — подумал я. — Чем ты занимаешься! Висят портреты кандидатов и этого тоже. Вот — выборы. В этой стране каждый что угодно обернет себе на пользу, а в целом все останется как есть. Что ты там — о нормальных странах, о нормальных людях? Да при таких скандалах, как те, что у нас происходят каждый день, в нормальных странах люди уходят в отставку, а у нас покуда не соберется критической массы, все так и будет, зато потом... страшно себе представить.

А что касается певицы, конечно, это не случайные бандиты, иначе при чем здесь разорванный глаз? Конечно же, это рэкет, Петруша прав. Только рэкет это теперь не просто вымогательство. Нет, все по-другому — приходят и предлагают покровительство. Протекционистский рэкет. Не хочешь, как хочешь, только с этого момента за твою жизнь и здоровье не ручаемся. Поэтому жертва предпочитает деликатно называть это крышей или защитой, так ей легче жить и чувствовать себя человеком. Но если цена безопасности однажды покажется слишком высокой, попробуйте отказаться от защиты. Последним предупреждением может быть разорванный глаз. Может быть, так? — подумал я. — А может быть, и не так”.

Я нажал кнопку и попытался включиться в чужую, кем-то играемую жизнь. Там, на экране, в набитой вещами комнате женщина на кушетке, закапав в глаз какие-то капли и поморгав, приподнялась и сказала, обращаясь к кому-то в глубине комнаты:

— Этот жуткий свет каждый вечер. Как я устала!

— Еще немного, — ответил ей голос высокий, но мужской, — потом — Нью-Йорк, Майами...

— А там что, уютный полумрак? — в голосе женщины слышалась ирония. — Те же гастроли. Хотя, — сказала, немного помолчав, — все-таки смена впечатлений и тепло, тепло...

Пальмы, накатывающийся на белый, песчаный, бесконечный берег океан. Валяющийся под пальмой бездельник. Я не сразу понял, что это реклама:

Я снова переключил программу, взял бутылку и сделал из нее несколько больших глотков. Поставил пустую бутылку на пол и открыл новую.

Кандидат теперь резал правду-матку о “новоиспеченных” президентах. Особенно доставалось “узкопленочным”, которых кандидат, похоже, чисто биологически не принимал.

“Нечего бегать в шортиках по теннисному корту, — требовал он от одного из них. — Не надо прикидываться европейцем, господин президент — не та у вас антропология”.

“Смело, — подумал я и вспомнил другое его заявление, о том, что страна, где министром обороны назначена женщина, не имеет права на существование. Я подумал, что после этого заявления он мог бы рассчитывать на поддержку исламских фундаменталистов, если б сейчас не обижал мусульманина. — Впрочем, — подумал я, — исламские фундаменталисты простят ему расизм, как простили его нацистам, тем более что такие мусульмане, как этот президент, для них хуже неверных. Хусейн с ними”.

Я отпил из бутылки, а кандидат уже прилично разомлел. Он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Соратник подлил ему в бокал вина и что-то тихо подсказал. Он цыкнул на сподвижника и стал отвечать на следующий вопрос.

— Деньги? — повторил он вопрос. — Не будет столько денег. Мы в кратчайший срок остановим инфляцию и не только остановим, но поднимем рубль до прежнего уровня. Что такое? Все цены устанавливаются в долларах... Не должно гулять столько денег по стране, и мы добьемся, что этого безобразия не будет. С чего началась инфляция? С водки. А почему? Любая услуга, любой товар измерялся в бутылках. А тут антиалкогольный указ, и водка — дефицит. Выросли цены на водку — выросли на все. Мы это прекратим. Водка снова будет стоить пять рублей, а пирожок на закуску — пять копеек.

Я попытался представить, как он всего этого достигнет, но у меня плохо получалось. Кажется, тот же вопрос задал журналист.

— Малой кровью, — услышал я, — конечно, бескровно такие вопросы не решались, и я не обещаю. Ради порядка можно чем-то пожертвовать, но я уверен, что мы сможем всего добиться малой кровью.

— А нельзя совсем без крови? — поинтересовался журналист.

Кандидат хмыкнул.