Борис Дышленко - Контуры и силуэты

“Сверху не должно быть так хорошо слышно, — подумал я, — особенно с другой стороны.”

Когда-то я жил в последнем этаже, во дворе, похожем на этот, а подо мной жила безумная парочка, у которой при открытых окнах днем и ночью на полную мощность грохотала поп-музыка, но из всех соседей слышал их только я — внизу, во дворе даже ночью была тишина.

“Да, — сказал я, — более удобного места не найти, тем более что здесь еще и выход на многолюдный проспект, а там затеряться ничего не стоит.”

Я потянул на себя прижатую пружиной дверь и оказался на черной лестнице. Собственно, черной она была до Революции, в эпоху разгораживания двери на ней были оборудованы замками, украшены табличками и клавиатурами кнопок, так же как и на парадной лестнице. Только лифт здесь отсутствовал — в углу двора его негде было пристроить. Лестница была довольно аккуратной, хотя стены, как обычно, были сплошь исписаны, но не обычной матерщиной, а всякими замысловатыми лозунгами и изречениями — некоторые на английском языке. Дверь на чердак была окована оцинкованным железом и имела крепкие петли для навесного замка, но самого замка не было. Я потянул за одну из петель, и тяжелая дверь нехотя, но без скрипа и всякого звука отворилась. Я занес ногу над низким порожком, и тусклый прямоугольник света вместе с моей нечеткой тенью упал на посыпанный песком и шлаком чердачный пол. Дальше в темноте угадывались массивные очертания стропил. Я мягко закрыл за собой дверь, и все пропало. Некоторое время я стоял, привыкая к темноте, но это оказалось пустым занятием — я так и не привык.

Я осторожно двинулся вперед, нащупывая рукой покрытые вековой пылью стропила и, определяясь по ним, каждый раз пригибал голову, чтобы не ушибиться о горизонтальную балку, одновременно перешагивая через нижнюю. Раза два или три я останавливался и, задерживая дыхание, стоял на месте — не то чтоб мне чудилось какое-то движение, но иногда начинало казаться, что что-то не так, возникало ощущение опасности, но такое чувство бывает обманчиво, просто иногда оно появляется от обычного в таких случаях напряжения — и я снова начинал двигаться дальше, пока впереди, слева, не забрезжили едва различимые сумерки из слухового окна.

Я постоял немного, прислушиваясь к своему дыханию, и очень осторожно ступая по мягкому полу, пробрался к окну. Немного помедлил, не желая показаться на фоне окна даже придуманному соглядатаю, потом подался вперед и выглянул. Я увидел темные и все-таки отблескивающие неизвестно в каком свете мокрые крыши с треугольными бугорками слуховых окон, с сохранившимися от старых времен широкими печными трубами и с телевизионной антенной почему-то только на одной из них. Налево, в предпоследнем этаже, я разыскал два окна, принадлежащих моей певице. Они были освещены, но ни в одном не было силуэта, возможно, певицы не было в комнате. Пока все было в порядке. Я сделал еще шаг вперед и, протянув руку вправо, нащупал продолговатый предмет, холодный и жесткий. Я сунул левую руку в карман плаща и с трудом, так как мне мешал висевший на руке зонтик, вытащил фонарик, но мне не нужно было зажигать его — я и так знал, что там такое. Пальцы скользнули вниз по гладкому металлу, ниже нащупали над стволом трубочку прицела — все было приготовлено. Да, это была винтовка с оптическим прицелом, ожидавшая здесь стрелка.

“Кто-нибудь мог бы держать пари, — сказал тогда полковник, — мог бы держать пари, если бы речь и в самом деле шла о конкретном времени и месте, но если покойник имеет выбор...”

Я, скорее, почувствовал, чем услышал какое-то движение сзади меня. Резко повернувшись и одновременно выпрямившись, левой рукой с фонариком я отмахнул назад в темноту и куда-то попал. Оттуда ахнули, но, видимо, больше от досады, а не от боли. Я прыгнул вбок и, повернувшись направо, на секунду включил фонарик. Луч осветил часть пола, кусок нижней балки, ровно столько, сколько мне было нужно, и я отпустил кнопку. Я бросился вперед, вытянув перед собой правую руку, чтобы не налететь на стропила, согнувшись, перескочил через балку и через пару шагов снова мигнул фонарем. Сзади слышались торопливые, неуверенные шаги, тяжелое дыхание, потом глухой удар и тихое неразборчивое ругательство — вероятно, мой преследователь налетел на балку. Однако никто — по звукам шагов я понял, что он не один — не кричал и не приказывал остановиться. Я снова нажал кнопку фонаря и отпустил ее. Так, спотыкаясь и перескакивая через балки, ныряя под стропила и ушибаясь и время от времени мигая фонарем, я добрался наконец до двери и, толкнув ее, вылетел на площадку. Каблуком я захлопнул ее обратно и, прыгая через три ступеньки, помчался вниз по лестнице. Во дворе никого не было, но, похоже, что и по лестнице меня никто не преследовал — или просто не успели? Я пролетел мимо мусорных баков, под второй аркой, под третьей и вылетел на шумный проспект. Дождь уже набирал силу, и многие из спешащих по улице прохожих раскрыли зонты. Я выстрелил своим и превратился в одного из них.