Борис Дышленко - Людмила

Внезапно толпа хлынула в молитвенном восторге, заполнила причал и на нижней ступеньке, давясь, осадила назад. От Петропавловской крепости к Дворцовому мосту, влекомый буксиром, двинулся парусник с обвислыми кумачовыми тряпками на реях. Был неописуем восторг, толпа ликовала, и одна психопатка с распущенными волосами прыгнула в воду. Общий вздох пролетел над толпой, как отдаленный орудийный залп, но девушка не утонула. Путаясь в длинном, белом, намокшем по низу платье, она побежала по щиколотку в воде. Не сразу опомнились. Бегущая по волнам (или это была Ассоль?) была уже шагах в тридцати, когда в пораженной толпе пробился к последней ступеньке хромой старичок и тросточкой стал измерять глубину. Но этому скептику не дали слова сказать — розовые нимфы окружили его, началась какая-то свалка, а та уже забралась в подоспевшую шлюпку и удалялась, махая длинным газовым шарфом. Все было красиво. Кое-где хоть и раздавался недовольный ропот, но это были ветераны, воспитанные на другой романтике — в основной своей массе публика принимала условность. Однако наблюдаемое чудо, по-видимому, не принесло тогда полного удовлетворения, потому что возбуждение и теперь, спустя две недели, все еще не оставляло толпу. Правда, не было такого шума и пьяных было поменьше, но девушки по-прежнему были в розовых платьях и при встрече с мужчинами меняли выражение лица.

Было душно, с белого двухпалубного теплохода раздавалась поп-музыка, которую внезапно перекрыл мощный рупорный голос:

— Дорогие ленинградцы и гости нашего города! Наш теплоход совершает прогулочный рейс по Неве к легендарному крейсеру «Аврора» и в Уткину Заводь. Билеты продаются в кассе у речного вокзала. Отправление через десять минут.

Душно. Я подумал, что может быть, взять билет и прокатиться, проветриться в эту жару, но мне было страшно. Я подумал, что вот даже для такой ерунды приходиться делать усилие, чтобы решиться. Я сделал усилие. Я подошел к кассе и положил двугривенный на деревянную полочку. Сухая с пигментными пятнышками женская рука, смахнула монетку и вытолкнула розовый бланк (он у меня сохранился), и всходя по зыбкому трапу, я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Я резко обернулся и столкнулся с хорошенькой блондиночкой лет двадцати.

— Ой! — воскликнула девушка. — Вы наступили мне на ногу.

Я извинился и, отскочив в сторону, стал вглядываться в пассажиров, проходящих узкой галереей причала, но там никого подозрительного не увидел. Отвернулся и, пройдя нижним проходом на другую сторону, поднялся на верхнюю палубу. Несмотря на близость воды было все так же душно, только народу было поменьше — большая часть публики забилась в салон. Теплоход колыхался у стенки на тесной волне, а у меня все не проходило в затылке тяжелое ощущение постороннего взгляда, но здесь со стороны набережной закрытому причалом, никто не мог смотреть мне в спину. Для того, чтобы убедиться в этом, я обернулся и, прислонясь к фальшборту, стал смотреть на крышу дебаркадера и на набережную налево и направо. Там, на набережной было много народу, но никто не привлек моего внимания.

«Нервы расстроились, — подумал я, — конечно, это расстроились нервы от жары — кто сейчас станет следить?»

Громкоговоритель объявил, что теплоход отправляется, мелькнула в узком просвете между фальшбортом и палубой черная пилотка матроса, теплоход задрожал и медленно отвалил. Резко взвыл, всхлипнул и заорал динамик:

— Come togethe-e-er!

Теплоход набирал скорость. Стало свежее. Две-три парочки, которые еще были на палубе, в конце концов ушли вниз, в салон — потискаться в полумраке — я один остался стоять у фальшборта, глядя на удаляющийся причал и на желтое здание Сената, которое медленно вытягивалось в длину, разворачивалось и становилось плоским. Ветер усилился; мы проходили под низкой аркой Дворцового моста, в сумерках надо мной проплыли его черно-зеленые соты; за мостом открылось широкое и плоское пространство; надвинулась черным вырезанным силуэтом Петропавловская крепость; мы совершали плавный круг вокруг легендарного крейсера. Ощущение скорости, соединившись с закатом, погрузило меня в оцепенение: я почувствовал наконец освобождение от жары и навязчивых мыслей, не оставлявших меня в течение дня, — я отдыхал. Сорвавшись с петли, мы пошли по Неве, под Кировским и Литейным мостами, и огромные неоновые буквы на тяжелом, спрессованном из грубых камней, рустованном доме возвестили бессмертие, и — поверишь, Людмила? — я почувствовал приступ патриотизма, даже гордость за эти гигантские буквы. Эти буквы... сами по себе — я не понял написанных слов — странным образом они обрели вечность на фоне заката, и по сравнению с ними моя быстротечная жизнь мне показалась ничем. А может быть, по сравнению с закатом она показалась мне ничем — я не знаю — а буквы... честно говоря, они вызвали у меня смех. Я не засмеялся, потому что смех последнее время тут же отзывался у меня головной болью, просто отметил про себя, что кому-то это могло бы показаться смешным. Понимаешь, закат и все это... Я оглянулся и меня по лицу внезапно хлестнула широкая прядь длинных волос. Я зажмурился.