3
На набережной, у причала как всегда много народу. Они текут по бульвару, толкутся у парапета, покрыли ступени спуска, и когда под утро они рассеются, весь причал будет обсижен, как мухами. Их экскременты шлангами сдуют в Неву, и завтра крикливые чайки будут носиться над водой, склевывая размокшие окурки и конфетные обертки и провожая этот мусор до самого залива. Но пока они только жужжат у края Невы, сталкиваются и, потные, слипаются и роятся вокруг своих розовых самок — розовый цвет опять в моде. Мокрые от возбуждения, они ждут наступления белой ночи. Они ждут ее, как будто существует какая-то граница, и это было понятно две недели назад, но не теперь, хотя в них, возможно, еще сохранилась инерция от ожидания чуда, которого тогда так и не случилось, — они ведь страшно инертны, когда они вместе, а они и тогда, вероятно, все были здесь. Те же, которые прибавились или заменили выбывших и отсутствующих по болезни, конечно же, поддались общему настроению и тоже ждут чуда или скандала. Эти, вновь прибывшие, которых все равно не выделить из толпы, под утро разочарованные разойдутся по своим общежитиям — у меня почему-то такое впечатление, что они нигде больше не могут существовать, несмотря на свою первобытную похоть, но она у них не требует одиночества. Впрочем, последнее касается, в основном, мужской половины этого стада — у женщин есть некоторые нюансы, то есть не в том смысле, что они отличаются одна от другой, а просто их общий характер немного сложнее.
Помню, однажды в такую же белесую ночь я возвращался по набережной к себе домой, и где-то недалеко от Кунсткамеры, порхнув через тротуар, ко мне подлетели и остановили меня две бледно-розовые, полновесные сильфиды. За стрелкой еще отражался в гладкой воде отблеск заката, и оборки на туниках спорили с небом. Перезрелые нимфы попросили у меня закурить. Я дал. Это их не удовлетворило. С детскими ужимками они стали восхищаться белой ночью, закатом, пейзажем — им было все равно, чем восхищаться, но их намеренья были чисты. Я извинился, сказал, что за день устал, хочу спать и, пожалуй, пойду. «Как вы можете спать в такую ночь!» — прошелестело одно из невинных созданий. Я пожал плечами, пожелал им спокойной ночи и пошел, но вдогонку обе выдохнули мне: «Ах, нет! Желаем вам не спать в эту ночь». Их голоса были такими хриплыми, что показались мне хором за сценой. Я ушел и оставил романтику позади. Я знал и тогда, что нельзя так поступать: нельзя оставлять романтику у себя за спиной, как нельзя полководцу оставлять за спиной непокоренные города, как нельзя оставлять надежду тому, кого вы покидаете в беде, как нельзя, уходя из квартиры оставлять не выключенным утюг — уходя, гасите электроприборы! Нет, мне следовало вернуться и надругаться над их чистотой: может быть, наглым предложением или, наоборот, матерной руганью ответить на романтический призыв. И может быть, они и в том, и в другом случае ответили бы мне взаимностью, и тогда в нежных душах не взошло бы зерно этой отвратительной лжи? Но я ушел, я позорно ретировался, и теперь они, наверное, шныряли где-нибудь неподалеку, стреляли сигареты и творили романтику. Во всяком случае, двое таких здесь уже ко мне подходили. А может быть, те уже нашли свою судьбу, угасли и угомонились, сносят побои мужей, бывших принцев, и может быть, изменяют им. Ну, не те, так другие: все равно романтика правила здесь безраздельно. Повсюду: на ступеньках, на парапете и дальше на бульваре, на скамьях — бурно тискались влюбленные, и их вздохи заглушали бренчанье гитар. Эти романтически настроенные, нетерпеливые абитуриентки. Молодежный журнал, томик Грина, заложенный порнографическими открытками и набор противозачаточных средств.
Да, у женщин свои нюансы — с ними сложнее. Но так или иначе и те, и другие ждут и жаждут здесь чуда или скандала, что для них равнозначно, — нет, сегодня не выйдет. Две недели назад что-то было — впрочем, не чудо, — но две недели назад, что-то и готовилось — был их праздник, «Алые Паруса».
Наступал праздник, и толпа накалялась, ожидая грандиозного зрелища. В общем-то, все это жалко выглядит. На высоких, в два моих роста, подмостках у Александровского сада унылые комики в русских рубахах (причем здесь русские рубахи?) время от времени благопристойными стихами через мегафон развлекали гуляющих. Внизу у подмостков толпились любопытные. Другие осаждали киоски, раскрашенные под корабли, и там то и дело вспыхивали ссоры. Розовые самочки натравливали своих кавалеров друг на друга, и те, громко и непристойно бранясь, наскакивали и толкались, но охотно давали себя растащить. Взволнованные подростки сбивались в тесные кружки, внутри что-то творилось, вдруг взрывались и разбегались, теряясь в толпе. Над толпой по головам прыгали красные шары.
Читать дальше