Борис Дышленко - Людмила

В этой комнате все дышало невинностью: на книжной полке собрание Блока, томик Ахматовой, какие-то книжки на французском языке. Была еще полка пластинок, проигрыватель к ним. Пластинки — всё классика. Девушка, очевидно, была из приличной семьи и, наверное, студентка, наверное, филфак — многим из них нравится это сокращение. Но мне не понравились мои собственные мысли и мой цинизм. Если ей хочется быть или хотя бы казаться такой, какой она кажется, то кто я, чтобы отказывать ей в этом праве? А может быть, она исключение, дурочка, как эта Ассоль.

Я встал с дивана, подошел к двери, не к той, в которую мы вошли, а к другой, в угол комнаты. Я приоткрыл ее: деревянные ступеньки поднимались круто вверх, освещенные сумеречным светом из башни. Я посмотрел туда: за вторым пролетом кончались перила. Там могло быть много интересного, там, наверху.

«Подождем, — сказал я себе. — Поспешность может повредить. Нужно, чтобы она сама разговорилась, а там я сумею сделать какие-нибудь выводы».

Но тут я подумал, что, может быть, не хочу этого знать.

Я прикрыл дверь и вернулся на диван. Я откинулся на подушку — я устал.

«Ладно, — сказал я себе, — здесь прохладно. Забыть обо всем».

Она вошла с мельхиоровым подносом в руках. На подносе два чайника, нарезанный лимон на синем блюдце, что-то еще. Она осторожно ногой прикрыла дверь, и я увидел внизу, на белой поверхности много следов от ее каблука. Поставив поднос, она подошла к буфету, вынула и протерла салфеткой и без того блестящие чашки. Двигалась она грациозно и, как будто, легко среди привычных предметов, но все же в этих движениях была какая-то принужденность. Может быть, ее смущал мой взгляд. Пока она разливала чай, я внимательно смотрел на нее. Что-то в ее образе не удовлетворяло меня: здесь было какое-то несоответствие. Она села. Завершая движение, уложила подбородок на заплетенные пальцы и посмотрела мне в глаза.

«Откуда у нее такие темные глаза? — подумал я. — Откуда у блондинки темные глаза, да еще с таким разрезом? В ней, наверное, есть восточная кровь. А кожа у нее не смуглая, хоть она и сильно загорела. И загар этот не здешний: это южный загар. Она была на Юге, эта блондиночка, — подумал я, — она была на Юге».

— Пейте чай, — сказала она. — Отчего вы не пьете? Вам положить лимон?

— Да, — сказал я и подумал: «Как же так? Она была на Юге. Тут какое-то несоответствие. Этого не должно было быть».

— О чем вы задумались? — спросила она.

— Тихо, — сказал я. — Здесь тихо.

— Тихо, — сказала она. — Я одна. Тетки на даче.

— А вы, — спросил я, — вы поедете куда-нибудь?

— Я уже была, — сказала она. — Я была на Юге.

«Она была на Юге, — подумал я. — Конечно. Она была на Юге».

На улице в этот час было прохладно, но когда я открыл дверь, я сразу наткнулся лицом на горячую стену. Здесь, под раскаленными крышами не было спасения, и тяжелый запах разложения отчетливо слышался в стоячем воздухе.

«Куда это девать?» — в который раз подумал я, сбрасывая пиджак на диван.

Я расстегнул рубашку, ослабил галстук и, просунув руку, сразу же отдернул назад: мне стало противно от скользкого тела — меня затошнило.

«Надо выпить», — подумал я и подошел было к шкафу, где на полочке для белья у меня стояла в роскошной коробке бутылка «Камю», но остановился, постоял и подошел к окну. Далеко за окном, над чернильным пейзажем, размылся и растворился далекий ангел. Он стоял неподвижно, воздев нерезкие руки и, как крест, нес в руках пустоту.

Я высунулся, но от крыш внизу поднималась жара, и я не мог успокоиться. Далеко во дворе стояла чья-то инвалидная коляска, там темнели железные крыши помоек; направо каменная стена отгораживала соседний двор, но и там кроме одинокого дерева ничего не было. Я поборол головокружение и отошел от окна. Взял стул, уселся и задрал ноги на подоконник. Я не мог заставить себя подойти к шкафу и взять коньяк. Вместо этого я стал смотреть на далекую фигуру ангела без креста.

«Ангел, — думал я. — Кто ты, поправший пятами железную сферу? Проржавевшую сферу, — подумал я. — Стена длиною в пятьсот локтей человеческих... Там сад, — подумал я. — Что там за сад? Воздушная стена окружает его со всех сторон, деревья в цвету, почва напоена благоуханием, рыцарь живет там, не старясь, в объятиях своей милой, и никакая вражья сила не может разбить воздушную стену. Пятьсот локтей человеческих, такова же мера и ангела. Но это не то, это другая книга, та, где говорится о будущем, которое в прошлом. Потому что это не будущее, но грядущее. Потому что там уже кончилось время и наступила вечность. Не та, которая наступает в результате оцепенения — другая, где воздушная стена и рыцарь живет, не старясь, в объятиях своей милой, та, где улыбка сходит с лица и никогда не сойдет на нет.