Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Стучусь.

— Добрый день.

— Добрый день, как вас зовут?

— Фрау Дёринг.

— Ах, фрау Дёринг, я так рада познакомиться. А как зовут вашу дочь?

— Йога.

— Какое прекрасное имя!

И так далее. Дай моей дочери волю — играла бы каждый вечер. Меняются только имена, так как она никогда не помнит, как звали вчерашнюю дочку.

Поставить воду для ванны, отдраить ванночку, сварить питание, раздеть малышку. Она лежит голая, барахтается, смотрит черными глазами, как я смешиваю воду для купания, и улыбается. Купаю. Она вся светится от счастья. Кожа нежно порозовела, так и хочется погладить. Вытираемся, мажемся кремом, присыпками. Одеваемся. Готовлю две бутылочки на ночь. Старшая наслаждается временным отказом от своих прав старшинства — сосет детское питание вместе с малышкой, которая лежит у меня на руках, смеется, довольная и сытая. Губами касаюсь ее тонких, прозрачных волос. Уткнувшись в них носом, пытаюсь в сотый раз понять, чем же пахнут волосы грудных младенцев. Этот запах не похож ни на какой другой. Что-то среднее между летом и свежим сеном. А ведь дитя города. Взгляд в самое себя, никакой реакции на окружающих. В кроватке малышка еще немного капризничает. Комната погружается в темноту и одиночество.

Ужинаем со старшей. После ужина занимаемся с ней гимнастикой против плоскостопия. Вместе с ней прыгаю по комнате. Как всегда, задеваю руками за люстру. Дочке нравится поднимать с полу желуди пальцами ног. Приходится прибегнуть к авторитету матери, чтобы гимнастику прекратить. Еще сказку. Из книжки, которой сто лет. Я не очень люблю эти истории про мальчика с пальчик. А она их любит, хоть и не все понимает. Чистить зубы. Умываться. Затем она ложится в постель. Микстура от кашля, капли в нос, песенка, привычные слова на сон грядущий. Упаси бог что-нибудь перепутать — не заснет.

— И еще много, много поцелуев.

Она показывает сколько, широко разводя руки. Через полчаса я свободна. Наконец-то встречусь с друзьями в кружке. После пятилетнего супружества не выношу одиночества даже несколько дней. Напоследок еще раз заглядываю в детскую.

— Ты уже уходишь?

— Да, будь умницей.

— Не беспокойся.

— Если закричит малышка…

— Если малышка закричит, я залезу с головой под одеяло.

— Спокойной ночи.

Два с половиной часа общественной жизни прошли. Слишком быстро. Сижу в машине, которая везет меня домой. Нас трое. Холодно. На меня вдруг нападает тоска. Пустая квартира. В голове крутится вопрос, сам по себе он вырывается сквозь сжатые губы. Жду ОТКАЗА. Первое «нет», самоуверенно улыбаясь, делает несколько вежливых реверансов, прежде чем вонзиться в уши. Второе «нет» более мягкое, завуалированное, но не менее определенное. Значит, остаток вечера одна. Машина осязаемо отторгает меня. Ждущие глаза подталкивают меня к подъезду. А я еще охотно погуляла бы по ночной улице. Какой влажный, темный вечер… Впереди — вечная ночь. Вдруг зажигается свет. Мои руки не слушаются моих желаний. Они сами знают, где выключатель. Двадцать четыре ступеньки. Какие у меня тяжелые ноги. Свет жжет мне глаза.

…0.30. Я совершенно пьяна.

Перевод Вит. Крюкова.

Целый день Петер снимал фаски, до одури: заготовку в станок, опустить рычаг, визг металла, деталь в сторону, следующая — обычно устаешь не так сильно; но сегодня он труп, а может, это у него «внутреннее», как бесподобно выражается его мать. Собрание прогулял, завтра, конечно, крик будет, сейчас бы только завалиться на диван, поставить Элвиса или Чака Берри и бутылку для полного счастья. Ничего больше. Но тут возникла бабушка:

— Петерль! — Неужели он никогда не отучит ее от этого имени! — Петерль, сестра заболела, отвези меня в дом престарелых на уколы.

Бабушке каждый день делали два укола, каждый день приходила сестра, а вот сегодня она не пришла, угораздило же ее заболеть именно сегодня. Петер поднялся с дивана, на котором уже устроился, спустился с бабушкой по двум лестничным маршам, усадил в кресло-каталку и двинулся в путь. Он любил бабушку, и, конечно, пройтись сейчас по свежему воздуху было совсем не плохо. Лишь бы не попасться на глаза кому-нибудь из приятелей. С другой стороны, теперь у него появилась прекрасная отговорка, почему он пропустил собрание. Две улицы были уже позади, толкая кресло, Петер насвистывал Элвиса, зонг, в котором Элвис смеется как сумасшедший, — больше всего он любил эту песню. Обычно он пробовал подражать смеху Элвиса, но смеяться сейчас показалось ему неуместным. Бабушка тихо подпевала.