Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

В конце концов, разве у меня нет собственных детей? Чем не источник информации, подумала она и, прибегнув к заклинанию, попала в самый разгар ужасного скандала: услышала, как сама вопит во все горло, как дети ревут в три ручья, и, не успев даже вникнуть, в чем дело, быстренько удалилась. Пускай уж сами как-нибудь разбираются, кто прав, кто виноват. Сейчас это ее не интересовало. Ей нужен был детский смех, а вовсе не плач. И Элизабет решила отправиться на одну из площадок для игр, расположенных поблизости. Там всегда роилась детвора и звенел веселый смех.

Впервые за время своей двойной жизни Элизабет вышла из квартиры. Лестница была, как всегда, натерта до зеркального блеска — того и гляди, упадешь. Даже не чертыхнувшись в душе, как бывало раньше, она быстро сбежала по ступеням, радуясь, что никого не встретила и, значит, избежала вечных разговоров о погоде и сушке белья. У нее в голове звучала опера, не хватало только смеха, к нему-то и летела она как на крыльях. Людей, встречавшихся ей по пути, она не замечала — скорей, скорей туда, к детям.

Ребятишек на площадке для игр на этот раз оказалось совсем немного; одни лазали по перекладинам, другие возились в песочнице, третьи качались на качелях; мамы и бабушки чинно восседали на скамьях. Элизабет подсела к одной пожилой женщине и уставилась на детей. Они весело смеялись и визжали от радости, но в ее душе ничто не отзывалось на их смех. Наоборот, чем больше она сосредоточивала свое внимание, тем глуше звучали их голоса, тем дальше они уплывали. И вдруг лица детей и взрослых как бы превратились в маски. Губы их двигались, но звуков слышно не было. Видимо, только ей одной — ведь остальные продолжали беседовать как ни в чем не бывало. Элизабет покрутила пальцами в ушах, протерла глаза — лица оставались безликими, звуки — беззвучными.

— Который из них ваш внук? — Элизабет казалось, что она кричит во все горло, но старушка ее явно не слышала: как сидела, глядя на играющих, так и продолжала сидеть. Через некоторое время рот ее приоткрылся, и к ней подбежал ребенок — Элизабет не разобрала, мальчик или девочка и какого возраста, потому что по его лицу, ничего нельзя было понять. Старушка вытерла ребенку нос, дала легкого шлепка, и он побежал назад, к детям.

— Мальчик? — Элизабет уже орала прямо в ухо старушке. Но та спокойно глядела перед собой.

Элизабет вскочила и издала дикий душераздирающий вопль. Никто в ее сторону даже не обернулся.

В полной растерянности она побрела домой, шатаясь точно пьяная. С трудом поднимаясь по лестнице, она уже жаждала обменяться с кем-нибудь двумя-тремя словами о погоде. Но на лестнице никого не было.

Она села к роялю, открыла свою партитуру, заиграла и тут же бросила: музыка показалась ей чужой. Это над ней она трудилась столько месяцев кряду? Удалось ли ей создать что-то стоящее? Она не могла бы ответить на этот вопрос. Сейчас и музыка казалась ей такой же нереальной, как человеческие лица.

«Вернись!» — приказала она самой себе.

Семья сидела за ужином. Дети рассказывали отцу, что произошло за день. Элизабет прислушалась. Ей уже стало казаться чудом, что она вновь слышит голоса. Но чем внимательнее она вслушивалась, тем глуше и неразборчивее становилась речь детей. С ужасом всматривалась она в их лица — и они тоже стали расплываться, как расплывались лица людей на площадке для игр, только немного медленнее. Еще до того, как они совсем исчезли, Элизабет крикнула: «Беги прочь!»

И очнулась возле рояля, вне себя от ужаса. Такой одинокой и неприкаянной она еще никогда себя не чувствовала. Только в работе можно найти опору. Однако ноты плыли у нее перед глазами. Играть, просто играть, все равно что — ну хотя бы Шопена, она его всегда так любила; но и музыка не могла удержать ее от слез. Потом она прилегла и долго лежала с открытыми глазами. Не могла понять, что же случилось. Вероятно, просто какая-то странная галлюцинация, завтра же все пройдет. Мысль эта немного ее успокоила, и она уснула.

На следующее утро она села за рояль пораньше, но чувствовала себя по-прежнему несколько скованной и боялась даже подумать о том, что придется повторить свой вчерашний маршрут. Попыталась работать над оперой, но дело не клеилось. Все чаще в голову лезли мысли о детях, о муже, она вдруг осознала, что так долго почему-то жила, не видя их. И хотя очень по ним соскучилась, никак не могла решиться прибегнуть к заклинанию. Хотелось еще немного поработать и хотя бы эту оперу, главное ее детище, дописать до конца. Нельзя ей отвлекаться. Для чего же тогда было просить вторую жизнь? Если сейчас начать прыгать туда-сюда, можно сразу распроститься со всеми надеждами. Она сочинила еще несколько тактов, да и те отнюдь не назвала бы удавшимися.