Светлана Кузнецова - Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Оказывается, весь этот маклауд-апокалипсис уже ничего не значил для людей. А раз так, то и я стала терять к нему всякий интерес. Ну, убил меня Салоед Раджабов — подумаешь, стоит ли огорчаться? Ведь он думал, что попадет на небеса за это.

Мой убийца мог бы нарожать с Сонькой Мармеладовой кучу салоедиков и провести жизнь, как нормальная людская особь — таксистом или человеком-сосиской. Но его, видно, поймал в подворотне бородатый и заразил маклаудизмом, научил тырить жевательную резинку в магазине, отнимать сумки у дедков и резать старых приятелей. Интересно, мою печень Салоед тоже сожрал? Или сделал из меня колбасу, набитую в человеческие кишки?

Одно мне было любопытно: а что же все-таки с ними случалось, с маклаудами, когда им самим перерезали горло, и единственная, такая хрупкая жизнь вытекала из них по капле? Что они чувствовали в тот миг, когда осознавали: вот сейчас все вытечет к чертям — и никакого рая, просто распад материи?

Теперь потомки маклаудов сидели в штаб-квартире в Европе и управляли крупнейшим в облаке рынком «Магомед-экспресс». Человечеству было плевать. Мне — тем более.

Мы с Никто задумались об одном и том же. Этой вселенной всего 14 миллиардов лет. Этой планете в три раза меньше — 4,54 миллиарда. А Homo sapiens sapiens — всего 40 тысяч по самым скромным подсчетам. Этот вид развился из одной-единственной клетки в существ, умеющих различать добро и зло. Но пройдет еще 40 тысяч лет, а эти существа так и останутся тем, чем были всегда — приматами. Нужна ли им помощь таких, как мы? Человеческий мозг весит два процента от массы тела — но ума людям вполне хватит, чтобы продолжать убивать друг друга и без нашей помощи.

Никто показал мне фотографию Кузнечика, найденную на старом сайте в Облаке, и улыбнулся — улыбкой, которую не распознать людям. Никто хотел порадовать меня, только я и без него уже изучила все фотографии Кузнечика и все его аккаунты в древних социальных сетях.

Мой Кузнечик, оказывается, стал знаменитым в этом измерении человеком. Бизнесов у него было много, и среди прочих — известная ныне компания по разработке искусственного интеллекта. Та самая, из которой когда-то были уволены фрики. Был женат. Имел двоих детей. А в молодости, когда шла война с маклаудами, сражался в бригадах народного ополчения.

Он увез меня в центр империи, посадил в старую баню и покинул, чтобы убивать маклаудов. Бедный, наивный Кузнечик, он, видно, решил, что таков его долг. Но нельзя просчитать будущее, если твой мозг весит всего два процента от массы твоего тела, а умных машин тебе в помощь еще не изобрели. Он не предвидел того, что меня не станет.

Прошло много лет. Однажды, когда древние православные люди праздновали крещение, Кузнечик окунулся в ночную зимнюю прорубь — просто так окунулся, он ведь даже крещенным не был — и решил жить дальше. Бросил пить, перестал оплакивать меня, побрился, женился, стал ценным членом общества.

Но каждую ночь, засыпая, он надеялся, что наутро проснется там, где оставил меня, — в нашей каморке вечности. Висит на гвозде березовый веник, в углу вот уже миллион лет стрекочет сверчок. Он просыпался и смотрел в потолок. А рядом лежала другая женщина — его жена. Ведь человеку нужна жена, чтобы продолжить свой род.

Он умер в январских сумерках, не дожив 356 дней до своего 94 дня рождения. И мне оставалось только рассматривать фотографию старика. Этот старик сидел за столом в просторном офисе из стекла, в каком-то белом балахоне, как Махатма Ганди — ныне вымерший вид буддийского человека. Совсем сбрендил, старый мудак, — думали про старика люди — решил, что он лучше всех и, вот, ходит в пижаме, когда другие страдают в галстуках и тесных джинсах. Старик сидел, уставившись прямо на меня презрительным взглядом своих блестящих глаз, один из которых, как и прежде, был черным, а другой карим. Мне так хотелось прижаться к его щеке и узнать, каковы на ощупь его седые волосы. Никогда и ничего мне не хотелось сильнее. Внутри рождалась энергия, гораздо более мощная, чем излучение давно умерших звезд. И если бы в тот момент я рассмеялась, мой смех, наверное, докатился бы до края вселенной.

— Почему ты плачешь? — спросил меня Никто.

И тогда я показала ему одну, совсем неприметную деталь на той фотографии. Кто угодно мог бы принять ее за пятнышко на столе, за которым сидел мой Кузнечик. Но только не я. Не пятнышко это было, а камень. Мой глаз динозавра.

Беспилотник отсканировал камень и пообещал, что найдет его, где бы он ни был. А Холодильник заметил, что мой камень похож на фасолину.