Андрей Наугольный - Ещё поживём

А ему хоть бы хны. Танцует себе посреди двора, напевает что-то победное, вроде марша какого, не остановишь… Мы с Сашкой и глаза вытаращили на этот танец с саблями! Чокнулся он, что ли? А он, как заправский чечёточник, выколачивал из этого отвратного дворика огненные искры… Под лай рыжего пса, под наши изумлённые крики… Танцующий призрак, сумасшедший танец судьбы… Безнадёжная попытка вырваться из её пылких объятий, хоть на мгновение продлить это незабываемое ощущение безграничной свободы…

Это тогда, а потом — загадочные взгляды начальника, злобное шушуканье сослуживцев, таинственная депеша из отдела внутренних расследований, и пошла писать губерния, ожили чернильные души, вопросы, ответы, бесконечные объяснительные, наконец — предложение покинуть место работы, дабы избежать прямого увольнения, а возможно, и чего-то ещё более кошмарного, например — тюрьмы…

…И связь времён распалась, будто её и не было. А что было? Пьянство, б… ство, хождение по лезвию бритвы, драки, дебоши, дикая попытка расквитаться с Самураем, который вовремя всё сообразив, сам инсценировал самоубийство, точнее — легонько вскрыл себе вены, в общем — театральщина, залитые слезами и кровью подмостки, фарс, комедия. Где он, мой Гамлет?

…Самурай в тюрьме. Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни. Ничего страшнее ему уже не пожелаешь…

Когда Красноносый заговорил про одного из их общих знакомых, что докатился до ручки… Да-да, тот самый Лёха… Горев отмахнулся сгоряча, даже прислушиваться не стал. А напрасно. Красноносому можно было верить, нужно. Он был падальщиком, эдаким грифом-стервятником, зорким и неутомимым… Как в старой песенке короля рока: кружит гриф-стервятник, безмолвный свидетель чужих закатов… Красноносый, конечно, не гриф, он трепло, но всё же…

Он ему не поверил тогда. Мало ли что, про кого угодно может быть, но не про Лёху… Это вряд ли… Тут Красноносый мог и приврать. Слишком много падали вокруг. Зажирел, вот и гонит порожняк… Поверил, не поверил… Любой бред реален… Не остановить, стоит только вникнуть. Да и судьба не дремала, дёргала за ниточки… В общем, встреча близилась. И значит, следовало лишь подождать немного… Чуть-чуть…

Звонка Горев не услышал. Что-то щёлкнуло внутри. Прислушался, затаив дыхание… Так и есть, какое-то движение за дверью… Вот и Лёха! Действительно — он… Небритый, грязный, кожаная куртка распахнута, замок вырван, под курткой выцветшая футболка… Воняет помойкой. А ведь было время — зеркальные двери лучших баров-ресторанов открывал ногой…

— Вот тебе и на… Шухеризада, — невозмутимо сказал Горев, будто и не расставались. — Классно выглядишь. Не на сенных барках ночевал, Мармеладов? (Намёк на Достоевского для Лехи, с которым понимали и ценили одно).

— Пустяки, — отвечает. — Я из другого романа. Пустишь?

— Входи, чего уж там. — Забыто, что они поссорились когда-то, тысячу лет назад… Родня по юности, если вспомнить одного певуна, никаких обид. Лёхе он мог простить всё… И тогда, и сейчас…

— Куртка Сашкина. Перебрали вчера, ночевал у одной свинюшки. — Он с огромным трудом снял один ботинок — носок, жемулька мазутная, на пятке — дыра… — Как в ментовку не загремел — за водкой три раза бегал — уму непостижимо… Как сам?

— Нормалёк. Второй-то ботинок снимай. Тапок не предлагаю. Где сейчас обитаешь? — спросил без интереса, и так всё понятно, но что-то ведь нужно было спросить. Не про погоду же…

— Грузчиком я на оптовом складе… Чудно… Пьём, песок с Сашкой воруем… Ты же знаешь Сашку! Матушку он свою напрочь упустил, она всем верховодит-то… Жаль, засекли его, теперь, наверно, настучат… Дятлы! Ну, да… плевать. Я дома уже неделю не был. Всё путешествую… Мух пока не ем, — он захрипел, заёрзал. — Дай воды, умираю!

Воды, воды… Они прошли на кухню, сели. Будто и не было всех этих безумных лет… Всё, как раньше, ледник отступил… Чайник, абажур-веселюнчик, разговоры… Славно. Тепло, свет… Давно было, а греет…

— Хм. Чай что-то не лезет. — Лёха возбуждённо завертелся на стуле. — Водки бы, а? Я бы выкушал стаканчик. С удовольствием.

…Надежда скрипела у него в горле, как ржавая пружина… Откуда это? Зачем?

— Денег нет. Одно удовольствие — долги, — сразу помрачнел Горев. Он боялся нищеты. Её бесстыжих, слезящихся глаз…

— Брать в долг только дрищи боятся! Ты кто, дрищ? Найди! — Лёха даже привстал от волнения.