Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

— Ты что об этом думаешь, Чумазый? — спрашиваю.

— Я на это так смотрю, — говорит. — Сколько мне еще времени осталось?

Только всего и сказал. И не договорил даже. Чумазый, он такой, ничего до конца не доводит. Силы бережет. И Чумазый такой, и вся его родня такая, для них первое дело сил не потратить.

— А раз тебе немного времени осталось, хочешь остаток этот прожить не зря? — спрашиваю, стараюсь подбить его на разговор.

— Вроде того, — говорит. И еще орех разгрыз.

— Родня твоя будет тобой гордиться, Чумазый.

— Надо полагать, как нынешний день кончится, многим из тех, кто здесь лежит, будет чем гордиться, — говорит. — А кое-кому из нас придется и рядом с ними здесь лечь.

— Думаешь, до этого дело дойдет?

— Это уж от Фикса зависит, — говорит и глядит на меня, ухмыляется. Потом отвел глаза и говорит: — А вот и Клэту подоспел.

Они подходили с той стороны дороги, где проложены рельсы. Клэту впереди, в правой руке у него дробовик, слева под мышкой — коробка из-под ботинок. За ним, на шаг отступя, Дин и Дон Лежены с протока Двух Индейцев. Обои в защитном, на обоих соломенные шляпы, и, если вплотную к ним не подойти, нипочем не скажешь, кто из них кто есть, а если не знать, что у Дона шрам на левой щеке, так и не скажешь, с кем говоришь. Следом за ними — Простокваша Хорнби, альбинос из Жарро, один идет. Издаля у Простокваши что лицо, что волосы в один цвет — белее белого. И бог весть для чего ему дробовик. Он ведь бесперечь моргает. И не то чтоб убить кого, а и прицелиться толком не может. За Простоквашей — Жан Пьер Рикор и Гейбл Роан. Вот уж кого не чаял увидеть — это Гейбла. Он теперь из дому и не выходит никогда. Разве что в церковь, а больше никуда. А за ним и Жан Пьером — Седрик Такер и Сидни Брукс. Седриков брат Сайлас последним черным издольщиком здешним был. Он тут и похоронен. За Седриком — Сидни Брукс, его у нас Простая Душа кличут. Простая Душа шел в солдатской, еще с первой мировой войны, форме. При фуражке, через плечо портупей. Ружье — на другом плече, на солдатский манер. Мы ушли с кладбища и двинулись им навстречу. Там, под орехом, и сошлись. Кое-кто сразу на корточки сел, притулился к проволочной ограде.

— Все выстрелили? — Клэту, едва подошел, первым делом спрашивает.

— Билли кролик на ногу сел, он в него стрельнул и промазал, — говорит Чумазый. Чумазый, он на корточках у ограды сидел.

Кое-кто засмеялся шутке Чумазого.

А Билли ему и скажи:

— Кролик побежал, а ты, Чумазый, сидишь — и не забывай об этом.

И снова все засмеялись. Негромко. Спокойно. Задумались, видно. И тревоги в смехе том было больше, чем веселья.

— Чего ты развоевался, еще навоюешься, — говорит Клэту Билли Вашингтону. — Те, кто не стрелял, стреляйте, — говорит. — Она велела стреляные гильзы принести.

— А чего мы будем делать с этими гильзами — в Фикса, что ли, их кидать? — спрашиваю я Клэту.

— Это ты у нее сам спроси, как туда придешь, — говорит Клэту. — Кто еще не стрелял, стреляйте по деревьям. Пусть в усадьбе услышат.

Пятеро-шестеро вскинули ружья и выстрелили. Орехи, желуди, мох, листья посыпались с деревьев на просевшие могилы.

— Кому есть что сказать перед тем, как дальше идти, — есть такие? — спросил Клэту. — Есть такие, кто хочет обратно поворотить? Там сегодня жарко будет. Есть такие?

Обратно никто поворотить не хотел — не нашлось таких.

— Ладно, — говорит Клэту. — Пошли. Голову выше, подтянись! Чтоб как солдаты идти, не как бродяги какие! Договорились?

Сам первым зашагал — дробовик в одной руке, коробка из-под ботинок в другой. За ним Мэт и Жакоб, а за ними следом и все мы. Жан Пьер, Билли Вашингтон, Сажа изо всех сил стараются, головы вверх тянут, спины распрямили.

Кэнди встретила нас у калитки, вернее, там, где раньше калитка была, — теперь там ни забора, ни калитки. Кэнди стояла по одну сторону канавы, мы — по другую. Кэнди, она мелкая, щуплая, невысокого росточка и ходит всегда в брюках, в рубашках. В платье ее никто не видел. Спасибо, что пришли, говорит. До того обрадовалась, как нас увидала, прямо вся сияет. То одному спасибо скажет, то другому, то третьему. Она почитай что всех по именам знает, да и как не знать, в одном округе, небось, живем, и она завсегда по округу колесит. А как каждый перекинулся с ней словечком, снова на меня поглядела. Она знала, что я овощи на продажу ращу, и смекнула, что это я всех подвез на своем грузовике. И давай мне рассказывать, что да как приключилось. Я ее выслушал, хотя сразу понял: врет она. Перво-наперво, мне было известно, как ее семья, а она пуще всех, обязана Мату. А потом, уж больно она старалась, чтобы я ей поверил. Здешние белые, когда тебя в чем хотят убедить, умеют так глянуть, что поопасешься им не поверить. И вдобавок уж больно складно она говорила, больно гладко — сразу видать, не впервой рассказывала.