Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Выслушал я ее и гляжу на Мату — он на корточках к стене притулился, в руках дробовик держит. На нас не глядит, глядит поверх наших голов на деревья по ту сторону дороги. И вид у него такой, словно ему без разницы — что мы пришли, что не пришли. Мату, он из сингалезских негров — черный, аж синевой отливает. И вечно похваляется, что в нем вовсе белой крови нету. А всех нас, у которых она есть, ниже себя держит. У меня кожа коричневая — дед мой белый, бабка наполовину индианка, наполовину черная, а родители, те оба черные, потому меня Мату не так низко держит, как других прочих — Жакоба, скажем, или Персика, или братьев Леженов. Простокваше и Кочету он еле кивнул. Кочет, он смуглый, с черными, курчавыми волосами; Простокваша, тот белый, как молоко, а волосы у него тоже курчавятся, только белые. Так вот Мату, хоть одному, хоть другому, кивнул головой — и только.

Мы прошли во двор, обстали Бо — он в траве лежал. Глаза и рот раскрыты, лицо грязью заляпано, в темных волосах семена запутались. Дробины ему в левую сторону груди угодили, всю рубашку разорвали. Кровь запеклась, ее обсели мухи.

Поглядел я на Бо и пошел пожать руки Руфу Сиберри, Джонни Полу и Кочету Джексону — они у огородного плетня стояли. Говорить нам было особо не о чем, они мне кивнули только, но так кивнули, что видно было, какие они гордые, что сюда пришли.

Гло Эбер, Хейзл Робинсон и Кочетова баба, здоровущая Бьюла Джексон, сидели на крылечке. Гло облепили трое внучат, мал мала меньше. Чтобы подойти пожать им руки, мне надо было миновать его преподобие Джеймсона. Джеймсон, он здешний священник, и из всех нас только он был без ружья и только он смотрел на всех на нас зверем. Я пожал руку Гло, она выпустила мою руку не сразу. Тому, я знал, были две причины. Ее беспокоило, что с нами станется, если нагрянет Фикс, — это первое. И она гордилась, что мы все здесь собрались, — это второе.

Хейзл и Бьюле тоже пожал руки, с Коринной перекинулся парой слов — она сидела на галерейке в качалке. Вытянулась, ровно палку проглотила, и не шелохнется — ну пугало пугалом. Ни с кем ни словом не перемолвится, никому не кивнет, смотрит во двор — и ничего и никого не видит. Я прошел в конец галерейки поговорить с Мату.

— Ты как, ничего? — спрашиваю.

— Ничего, — отвечает, а на меня не глядит.

Я обошел дом и спрятал коробку из-под ботинок под домом, у второй сваи. А когда обратно мимо Мэта прошел, рукой ему помахал, и он мне кивнул. Потом сел в конец галерейки, стал глядеть на Мату. Остальные по двору разбрелись. Одни отошли к плетню потолковать, другие там, где галерейка кончалась, собрались. Чумазый, а с ним и еще кое-кто, те прямо посреди дорожки расселись. Кэнди во двор вернулась и стала у крылечка, около Гло с внучатами. А на отшибе стоял Джеймсон. Глаза у него с одного на другого перебегают. Чего-то сказать хочет, а как подступиться — не знает.

— Что скажешь? — спрашиваю Мату.

— Это она всех созвала, я не звал, — говорит, а на меня и не глядит, глядит на дорогу, туда, где трактор стоит. Мотор у трактора так никто и не заглушил, но Мату на трактор и не смотрел. Глядел поверх трактора, поверх прицепов с тростником на деревья на дальнем выгоне. — Как он приедет, я сразу объявлюсь, — говорит.

— Ты хочешь сказать, это я объявлюсь? — от огородного плетня Джонни Пол подал голос. Дробовик под мышкой зажал, стволом к ноге. — Чего я сделал, ты себе не приписывай.

— Твой черед после меня, — Руф говорит. Он рядом с Джонни Полом у плетня стоял.

— Меня не обойдите, — с другого конца двора подал голос Мэт.

— Ты-то как его мог застрелить? Ты здесь и не живешь, — говорит Джонни Пол.

— А все коршун, — говорит Мэт и на небо глядит. А небо ясное, голубое, ни облачка на нем. И теплынь на дворе, хоть и октябрь. — Коршун, чтоб ему, бесперечь у меня цыплят таскает. Вот сегодня я и говорю Саже: возьму-ка я дробовик и пойду поохочусь на коршуна, чтоб ему пусто было. Бежал вслед за ним от самого Медлоу до Маршалловой деревни. А чтоб подбить влет, случая не вышло. — А сам все на небо смотрит, будто коршун вот-вот у него над головой пролетит.

— Он мне и точно на коршуна жаловался, — Сажа говорит. И тоже на небо глядит. Даже отступил чуток, чтоб разглядеть орех за домом Мату. — Потому и я ружье достал и тоже побежал вслед за коршуном за этим.

— И чего это я никого из вас не видал? — говорит Дон Лежен. Они с братом Дином стояли на дорожке против Сажи. — Я тут с Мату чуть не все утро проговорил, а не видал…

— А и я тебя не видал, — говорит Дин.