Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

Так и он и господь знали, за кого мы молимся, а мы даже имени его не называли.

Он обрел веру в первую неделю августа. В тысяча девятьсот пятьдесят первом году. В тот день он подошел ко мне — я сидела у себя на веранде — и сказал:

— Я обрел веру, мисс Джейн.

Мы с Этьеном сидели на веранде, и я сказала:

— Ты уверен?

А он сказал:

— Кажется, да.

Я сказала:

— Никаких "кажется". Ты должен быть уверен.

А он сказал:

— Я уверен.

И тогда я сказала:

— Как ты свидетельствуешь, я послушаю нынче вечером.

В тот же день он обошел всех стариков и сказал им, что обрел веру. Так тогда все делали. Обходили стариков и говорили им, что обрели веру. Если кто-нибудь не мог прийти в церковь и послушать, как ты свидетельствуешь, полагалось тут же рассказать им о своем видении — прямо на веранде или в комнате, где не так шумно.

(Когда веру обрел Мэк Дженкинс, он пришел сюда и сказал, что обрел веру, и хотел встать на колени, чтоб поцеловать мне ногу, потому что я знавала рабство и он бы так выразил свое смирение, но я сказала: "Дженкинс, если ты сейчас же не уберешься отсюда, я ударю тебя ногой по губам. Вера возвышает сердце, облагораживает человека, а не превращает его в полоумного". И еще я сказала ему: "На твоем месте я бы проверила, что такое ты обрел на самом деле". Господи, этот Дженкинс такой был дурак!)

— Не слишком ли вы на него нажимали? — сказал Этьен, когда Джимми ушел.

— Тринадцать лет — это не рано, — говорю.

— Не рано, если человек готов к этому, — говорит Этьен. — А я не знаю, все ли у него кончено с дочкой Страта. В эту пору года под кусточками за церковью прохладно, а говорят, что это самое ее любимое местечко.

— Слушай, Этьен! — говорю. — Если ты не перестанешь болтать эту мерзость, я схожу в дом за палкой и выбью из тебя дурь.

В тот вечер Джимми рассказал нам про свое видение. Лина сидела и плакала. Я тоже плакала. Но когда я вернулась, я чувствовала себя так хорошо, как давно уже не чувствовала.

Он принял крещение, и мы хотели, чтобы он начал проповедовать. Слушая, как он рассказывал о своем видении, мы поняли, что он близок к богу, и теперь мы хотели, чтобы он толковал нам слово божье.

Но он сказал, что не может быть проповедником. Он будет служить церкви, но он не проповедник. Тут все стали смотреть друг на друга и спрашивать: "Он так хорошо говорил, а теперь не хочет проповедовать? Как же так?"

Некоторые даже усомнились, а обрел ли он веру. Но не я. Я-то знала, что если кто и обрел веру, так, уж конечно, он. Я только одного не знала — когда он ее обрел. Может, уже давно, хотя ни он про это не знал, ни мы не знали.

— Если он не хочет проповедовать, — сказала я, — пусть служит как-нибудь по-другому.

Я в церкви была самая старшая, и меня называли церковной матушкой. Но мне так нравился бейсбол, что они передумали, и церковной матушкой стала Эмма. Но это было после, а тогда я сказала:

— Пусть найдет что-нибудь другое.

А они говорят:

— Избранник должен быть первым из первых во всем. (Они не так сказали, но лица их говорили это).

— Дадим ему время, — говорю я. — Не надо его торопить. Не все посылаются сюда, чтоб проповедовать. Одни посылаются, чтоб молиться, другие — чтоб петь. Одни посылаются звонить в колокола, другие — чтоб возводить алтари, а третьи — чтоб подстригать траву в церковных дворах. Если мы сделали его Избранником, это еще не значит, что мы должны делать из него проповедника.

Когда люди увидели, что он не хочет быть проповедником, они решили сделать его помощником пресвитера. Но он и этого не хотел. Он хотел сидеть со всеми нами. Если женщина начинала выкликать, он помогал служкам держать ее. А если ее нужно было вывести на свежий воздух, он помогал служкам довести ее до двери. Иногда, если не было Джаста, он звонил в колокол. А иногда читал Библию перед началом службы.

Один раз он показал в церкви маленькое представление — не поучительное, а смешное. Люди в поселке хорошо это помнят. Он взял черный гуталин и белый гуталин, намазал ребятишкам лица, пустил их на кафедру, и они очень смешно говорили оттуда. Господи, как все смеялись! Ну, просто хохотали до слез. Ребятишки на кафедре говорили точно как взрослые.

— Слушаюсь, сэр.

— Никак нет, сэр.

— Ухожу, ухожу, хозяин.

— Эй ты, не трожь ее, кому говорят! Не трожь мою жену, кому говорят!

Господи, как все смеялись!

Но люди хотели, чтобы он проповедовал, а он не хотел проповедовать. Иногда мы с Джимми сидим вот здесь, на веранде, и разговариваем, и вдруг он перестает меня слушать и глядит на дорогу, будто к чему-то прислушивается. Один раз он сидел со мной на кухне, пока я стряпала. Никогда этого дня не забуду — готовила я картошку с капустой по-ирландски. И вот он мне говорит: