Эрнест Гейнс - И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман

— Это же природа! — сказал Этьен Лине по-креольски. Этьен всегда заступался за мальчишек, и особенно за Джимми.

— Вот я ему и покажу природу! — говорит Лина тоже по-креольски.

— И я так делал, — говорит Этьен. — И все мальчишки.

— Ну и куда тебя это привело? — говорит Лина по-креольски. — Хочешь, чтоб и с ним то же было?

— Нет, — говорит Этьен.

— Думаешь, мне это нравится? — говорит Лина по-креольски.

— Знаю, что не нравится, — сказал Этьен.

Все это время они смотрели на него, а не друг на друга. Он знал, что они говорят о нем, знал, что Этьен за него заступается но по-креольски он не понимал и не знал, о чем они говорят.

— Хочешь получить порку сейчас или вечером, перед сном? — спросила Лина.

— А можно на кухне? — сказал он.

— Да. Ну идем, — сказала Лина.

Они ушли в дом. Мы слышали свист прута, слышали, как Лина выговаривала ему, а он плакал. Мы хотели, чтоб он был наказан, но потом мы все рады были бы его обнять, я так думаю. Ведь потом до конца недели мы все время давали ему поручения, только чтобы дать ему что-то — пять центов, десять центов, домашнего печенья или орехов в сахаре.

Мы хотели, чтобы он приобщился к вере в том же году, — когда ему сравнялось двенадцать. Господь ведь, как вы, наверное, помните, начал в двенадцать лет. Мы знали, что если он будет Избранником — нет, теперь уже без "если", — мы знали: раз он Избранник, то должен обрести веру. Черным пришлось тяжело страдать в этом мире, но мы знаем, что бог был к нам милостив. Возьмите хотя бы меня: мне уже больше ста десяти лет. И если не бог, то кто же сохраняет мне жизнь? Я могу на солнышке посидеть, могу и погулять — конечно, не так, как прежде, но все-таки. В те дни, когда я чувствую себя по-настоящему хорошо, так могу дойти до дороги и поглядеть на реку. Но обычно я просто пройду немного по поселку и сажусь под своим старым деревом. Люди поставили там для меня чистенькую скамейку, и я иду посидеть там, поговорить с моим деревом, поговорить с самой собой, поговорить с богом, пока не устану. Иногда я сижу там целый час и благодарю Создателя за его милости, а потом возвращаюсь домой.

Мы хотели, чтобы Джимми приобщился вере в то лето, когда ему исполнилось двенадцать. Лина каждый вечер посылала его на молитвенные собрания. Каждый вечер он шел туда, садился вместе с другими детьми на скамью кающихся, и каждый вечер все молились за него. Пресвитер Бэнкс молился за него больше, чем за других, потому что к тому времени все уже знали, что он — Избранник. Но в тот год молитвы ничего не дали. Лина полагала, что он все еще думает о дочке Страта и лучшее средство от этого — крепкий прут, но я говорила ей, что это не так. Я говорила, что он обретет благодать. И тут она начинала плакать и спрашивала "когда?".

Понимаете, все дети его возраста уже обретали веру, а он никак. А ведь он был Избранником, а Избранник должен во всем быть первым.

— Когда? — спрашивала Лина.

— Господь знает наши упования, — отвечала я. — Он нас не покинет.

Но лето, когда ему сравнялось двенадцать, прошло, а он оставался грешником.

На следующий год мы принялись за него пораньше. Молитвенные собрания начинаются летом, а мы взялись за него весной. Теперь ему было уже тринадцать, и мы хотели, чтобы он вступил на путь праведный. Поэтому всякий раз, когда он теперь писал для нас письма, мы говорили, чтобы он написал что-нибудь про церковь и про детей, которые приобщились вере прошлым летом.

Мы не позволяли ему играть в карты ни для забавы, ни на орехи. Мы не хотели, чтобы он играл в шарики или в мячик, как остальные дети. Если мы видели, что он старается улизнуть, чтобы поиграть с ребятами, мы звали его и посылали в лавку. А может быть, к соседу занять табаку или сахару. Или попросить мотыгу либо топор. Нужно нам это было или не нужно — пускай сходит возьмет. Мы старались не отпускать его по субботним вечерам на праздники — ведь музыка и танцы греховны. Нам не нравилось, если он слушал радио — кроме духовной музыки по воскресеньям.

Когда наступило лето и люди стали сходиться на молитвенные собрания, мы спросили у него, молится ли он о вере. Он сказал, что да, молится. Мы сказали ему, что все за него молимся. Теперь, когда в церкви мы молились о грешниках, мы думали о нем. Вслух его имени мы не произносили — это было бы несправедливо по отношению к другим грешникам, — но взывали обиняком за него. Говорили что-нибудь вроде: "Господи, не оставь тех, у кого нет отца, а мать уехала в город. Не оставь стариков, кто остался присматривать за детьми. Господи, вложи в них послушание, и да спасут они души свои, взыскуя царствия Твоего".