Алексей Кобленц - Полное лукошко звезд

Сел писать драму. Пописал. Самому не понравилось, потому что не начиналось начало, и вовсе не отслеживался конец. И выбросил к чертовой матери драму! Сел писать комедию. Пописал. Уже лучше. Но как-то уж очень расплывчато выписывались персонажи, и у самого чувство юмора от рождения далеко не совсем комильфокалось. Бросил, стало быть, и это. А жена купила книжную полку — повесь! Взял. Испортил перфоратором стену, уронил и разбил полку… Так. Надо ей позвонить и узнать чем еще смогу быть полезным семье.

Однажды придет время. От так от — без предупреждения — пришло! Однажды придет время осознания всех просчетов, ошибок, настоящих скорбей. Придет время учета. А какая сёдни серия? Да я три пропустила… Ну давай, чего там у них?.. Да? А она?.. Да? А он?.. Однажды придет время понимания собственного участия в этой жизни. А хлеба ты купила? Колбаса совершенно не та, что нужно! Сколько раз можно об этом говорить?! И вот так… И вот тогда… Только тогда придет ясное видение тщетности большей части твоей жизни! Зачем?.. Зачем… Зачем, я спрашиваю, хоронить нашу дорогую бабушку в таком дорогом гробу? Можно ведь подешевле… И потом, кто ТАМ это оценит? И без того денег на водку не хватает! И что это у нас тогда за поминки?..

Разбудите меня пораньше. Так уж хочется насладиться предстоящим утром, вдохнуть хрустального воздуха, записать на нотном стане солнечных лучей никогда не повторяющуюся птичью рапсодию. Так уж хочется предстоящим утром захотеть начать все сызнова, сначала… Со своего окончательного начала! Вот эта вот одна мысль, отголосок даже самого чистого моего желания, дороже всего на свете! И уж непременно дороже первой утренней сигареты, с которой, по своему обыкновению, я и начинаю проживать свой скучный день.

Он присылал ей цветы… За неимением возможности встреч… Ей же некогда! Она занимала пост и зарабатывала больше его на… На много. Он присылал ей цветы, она прислала ему уколы. Ну, лекарство в ампулах! Он выслал ей цветы и стал делать уколы… На третий день у него поднялась температура и разнесло задницу, что вовсе не помешало ему в очередной раз выслать ей цветы. Через полторы недели она подвигнулась отправить по электронной почте кому-нибудь письмо с соболезнованиями по его безвременной и такой вот смехотворной кончине… Хотела отправить соболезнования. Но не нашла адресата.

В самый жаркий день ты стоишь у фонтана на Тверском бульваре, держишь в изящной руке неправдоподобно твердый стаканчик мороженого и следишь за отблесками солнца, задорно смеющимися в толстых струйках журчащей воды. Я не вижу тебя. Я сижу порядочно далеко, на коричневой и потертой скамейке бульвара, курю и думаю о тебе… Мимо неторопливо идут люди, такие же как ты девчонки, важно проползают по асфальту рогатые троллейбусы… Обычная картина старого московского бульвара в будний и знойный июньский день. Но в этой самой будничной картине явно не хватает одной немаловажной детали. Вот я и сижу… Сижу и дорисовываю досадно пропущенный фрагмент. Я рисую тебя!

Приставучая его привычка дергать правым плечом никогда не предвещала ничего хорошего, и нечастые проявления ее означали только одно — очередную «засаду». Он дергал перед понижением… Вот так вот — подергал — и сходу понизили! Дергал перед тем, как уж и выгоняли… Ну, как чувствовал — дерг-дерг — все! Без выходного пособия! Скандал! Ругань! ……….. И прошло время, и поутихли ненужные страсти, плавно превратившись в анализ произведенных ранее действий, и вырисовалась правда, и плечо поуспокоилось. Все вернулось на круги, и плечо поуспокоилось. Ну, а теперь, интересно, что опять? Дерг-дерг, дерг-дерг… Мы ему — ты чего? Глаза в пол и ни гу-гу… Ходим, шушукаемся, строим предположения, переживаем… Ладно, пару дней еще продергал, душу всю нам вымотал, обормот. И приходит утром взъерошенный, не выспавшийся, но до колик в животе счастливый. Двух сыновей, — признается, — жена ему родила! Двоих сразу! Счастливчик… И теперь мы не верим в приметы. Ни в какие!

Душнотворная электричка. Под солнцем за сорок. Я плюхнулся на сиденье и замер, переваривая сухую подкадычную истому. Он прошел на свободное место у окна напротив меня и, толком не усевшись, тут же запрокинул голову, демонстрируя из приоткрытого рта отставшую от верхней десны искусственную челюсть. Недолгое горловое хрипение и последующая полная неподвижность под его в секунду пожелтевшей кожей говорили только об одном. Я схватил и уложил его на скамью, лил не него отнятую у кого-то воду из пластиковой бутылки, пытался массировать сердце, криком звал его обратно… Один. Один на один с Ней. Она победила. Ничего удивительного. Удивительно только мое одиночество в борьбе за выживание абсолютно незнакомого человека! Те, испугавшись, убежали в другой вагон, словно безбилетники от контролеров.… Эти, в праведной своей заботе, построившись в ряд, затянули псалмы… На тропе войны со Смертью я остался один, познакомившись с новой гранью собственного одиночества. Встретивший на станции назначения Господь взирал с отеческой укоризной и, по привычке отмалчиваясь, провожал непутевого меня до истины. Бежать было некуда, но если бы даже и побежал, все равно Он провожал бы меня одинокого, виноватого, беспомощного и не смирившегося…