Роберто Котронео - Отранто

Ахмед обо всем этом не догадывается, хотя и над ним тяготеет ужас. Ему удалось лишь рассказать о лице и глазах убитой женщины. На Божьем лике, что испепеляет смертного, осмелившегося на него взглянуть, видны отсветы жертвы, насилия и рока. Эдип объявлял себя сыном Тихэ, то есть Судьбы, Случая. И я вдруг поняла, что здесь, в Отранто, случай и жертва были словами не простыми. Мне говорил об этом один из студентов-практикантов незадолго до начала реставрации. Студенты работали в соборе последние дни, потом собор должны были закрыть и начать снимать пол. По нефам бродил еще последний из студентов, пожалуй, самый юный, француз, приехавший сюда на специальную стипендию. Я долго не обращала на него внимания: меня захлестывала радость оттого, что я, наконец, в Отранто и вижу долгожданную мозаику. Я умирала от нетерпения приступить к работе и ничего не замечала вокруг себя, включая и этого французского паренька. Но однажды я услышала из-за плеча его голос:

«Вы никогда не задавались вопросом, почему в мозаике такое большое место занимает сюжет об Ионе? I Усмотрите, ему уделено больше внимания, чем Вавилонской башне и Всемирному потопу. Это не может быть случайностью».

«А вы как это объясняете?», — спросила я.

«Хоть эта мысль и может показаться сумасшедшей, я начинаю думать, что в мозаике заключено пророчество о муках и жертвах идрунтинцев в 1480 году. Оно начертано за 300 лет до события. Вы ведь знаете историю Ионы? Бог отправил Иону в Ниневию с проповедью покаяния и с предсказанием гибели города за нечестивость, если жители его не раскаются. Иона же не послушался Бога и уплыл на корабле в Испанию. Тогда Бог наслал на море страшный шторм, и корабль стал тонуть. Напуганные моряки начали кричать и молиться, каждый своему Богу, и сбрасывать с палубы все подряд, чтобы облегчить корабль. Иона же преспокойно спал в трюме. Кормчий разбудил его и тоже велел молиться: „Может, Бог вразумит нас, и мы не пропадем“. И тут наступает ключевой момент: молитвы явно недостаточно, и моряки договариваются бросить жребий и узнать, кто повинен в постигшей их беде. Жребий пал на Иону».

Я остановилась и пристально на него взглянула, потом молча двинулась за ним. Рассказывая, парень указывал мне на фигуры мозаики, словно пользуясь ими для иллюстрации.

«Корабль в данном случае представляет собой общество, а шторм — религиозный кризис. Знаете, почему бросают жребий, чтобы узнать виновного в кризисной ситуации? Потому что под давлением силы надо доверяться случаю. Случай приравнивается к Божеству, он не может ошибиться. Когда жребий пал на Иону, тот вынужден был все рассказать. Моряки поначалу пытались всячески выручить Иону, но потом бросили его в море, чтобы не дать погубить невинных. И море успокоилось. Жребий указал на жертву, а сообщество моряков спаслось, изгнав Иону и сразу после жертвоприношения обратившись к другому Богу: к Яхве».

До меня начал доходить смысл его слов, и мне стало страшно. Я почувствовала, что моя жизнь подвешена на тоненькой ниточке, целиком подчиняясь случайности. Я слушала его мягкий, вкрадчивый голос и понимала, что утешить меня он не в состоянии.

«В современном мире случай утратил свою божественную принадлежность. У древних все обстояло иначе. У них случай обладал всеми характеристиками сакрального свойства: он мог погубить, но мог и возвеличить. Падре Панталеоне это хорошо знал. Вот почему маленький библейский эпизод занимает у него такое место. Вот почему он изображает короля Артура, рыцаря Грааля, чаши Христовой, верхом на козле, то есть на жертвенном животном. И вот почему ни в какой другой мозаике фигура Каина, убивающего Авеля, не обладает такой пронзительной выразительностью».

Я спросила его о мучениках и о турках, явившихся сюда через 300 лет после того, как была закончена мозаика. Мне трудно было тогда понять, почему беда обрушилась именно на этот город, и по какой причине захватчики замучили столько стариков, женщин и детей, пытаясь обратить их в свою религию. Теперь я могу дать объяснение и этой жестокости, и тому, что турки разрушили в соборе все. Даже настенные фрески, а мозаику не тронули.

Много лет мучила меня проблема рока. Вся моя жизнь прошла под знаком подчинения странным обстоятельствам. Я задумывалась над тем, какое предначертание правило событиями, что разворачивались вокруг меня. Не могло быть случайностью ни исчезновение мамы, словно проглоченной морем, ни находка латинского документа в книге, которую никто никогда не открывал. Этот документ обозначил сюжет, немыслимый для нашей семьи, для спокойных голландцев, привыкших к тусклому северному свету. Сколько раз я спрашивала себя, что же такое совершил в Отранто тот человек, что добрался до наших земель после турецкого плена. Теперь я могу задавать эти вопросы, не бледнея, не испытывая тревожного беспокойства, без одышек и головокружений. Кто был отец этого человека, кто его вырастил, остались живы его родные или их тоже убили турки? Быть может, в числе 800 мучеников были и мои предки? Ответить на эти вопросы мне до сих пор не удалось, ничего нового я не открыла. Но теперь, возле башни, я чувствую, что правда обо мне и о жертвах, принесенных в этом городе, где-то рядом. Демоны кружат вокруг меня, пугают меня, но готовы открыть мне тайны прошлого и настоящего, готовы сбросить покров с того, о чем я пока не догадываюсь. Есть другая истина. Я готова к встрече с ней, сколь бы ужасной она ни оказалась. Даже если это будет свет испепеляющий.