Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Население населением, надо мне за Машу приняться.

…Станислав распрощался. В палату пробралась Настя. Не сумела прикинуться беззаботной, обняла подругу, словно перед долгой разлукой. Затем вошла в норму, убрала с Оксаниной койки отвергнутую Зоей полупривядшую гроздь. Шумно одобрила ветки сирени, втиснутые в банки-бутылки у нескольких изголовий. Еще шумней восхитилась содержимым желтого кувшина.

— Твой постарался? Мой тоже иной раз как размахнется — вся квартира в цветах!

— Что значит «твой»?

— Прошу прощения, обмолвилась. Ладно, ладно! Классный выбрал букет.

На клеенке стола, обставленного разномастными стульями, поигрывал выпуклыми боками массивный алюминиевый чайник, из носика которого бойко выбивался парок. Рядом с чайником вскоре оказался кувшин, переброшенный Настей с окна. В окружении тарелок залиловела сирень, перекрывая своим ароматом запах вермишелевой запеканки.

— Как вас там, посетительница, надо совесть иметь! Давно пора по домам.

— Погодите минутку! — вскинулась Настя. — Дайте я ей счастье найду. Ладно, ладно! — неизменная присказка Насти. — Видите, ухожу. А ты, — звонко поцеловала Оксану, — не теряйся. Непременно сыщи о пяти лепестках. Самая проверенная примета.

Вот и Настя ушла. Несмотря на ее строгий наказ, Оксана не сразу пустилась на поиски счастья. Прикинулась задремавшей, чтобы не дать втянуть себя в разговор. Не заметила, как Зое давали снотворное, не уловила, когда погасла голая лампочка, свисавшая с потолка. С наступлением тишины подошла на цыпочках к столу, к широкогорлому кувшину, бережно высвободила из толщи букета тугую пышную ветвь, почти не утратившую утренней свежести…

На щербатом подоконнике заблагоухала сирень, прося позабыть о больнице; о том же говорил пустующий сад, все его деревца и травинки. И небо над ним. В свете белесого вечера, предвестника нетемнеющей ночи, можно было без особой натуги считать лепестки. Пять. Еще пять!

Счастье?

Можно надеяться?

— Можно надеяться?

— Можно. К тому есть все основания.

Этот краткий диалог — вопрос и ответ — играл роль рефрена на протяжении вечера, проведенного Станиславом у Якова Арнольдовича.

Они уговорились заранее, что Стась перед началом больничного ужина — Оксана, как «завтрашняя», была его лишена, — что Стась тут же, как посетителей строго попросят на выход, отправится в гости к Полуниным. Найти их проще простого: с Каменного острова не двинуть к центру, а свернуть на Торжковскую улицу. Там, в одном из ближайших домов, он проведет время, оставшееся до поезда, до отбытия на Московский вокзал.

Стась строго-настрого приказал себе не слишком задерживаться в гостях, не помешать Оксаниному хирургу выспаться перед завтрашним днем.

Пытаясь хоть несколько привести себя в равновесие, застыл на минуту-другую перед дверью Полуниных. Дважды перечитал выгравированную на сияющей медью дощечке витиеватую надпись, торжественно извещающую всех визитеров, в сколь уважаемой квартире им предстоит побывать. Не в стиле хозяина такого рода затеи; очевидно, расстарались его домашние, гордые широкой известностью главы их семьи.

Важные двери, важный звонок — нажмем на важную кнопку.

Обширная прихожая, величаемая не иначе как холл, выглядела наподобие тех, какие встречаются в кинокартинах про заграничную жизнь. На стене, не загороженной вешалкой, были различимы гравюры, портрет Пирогова, афиша общества «Знание». В одном углу громоздились беговые финские лыжи, висели теннисные ракетки. В другом, вплотную к карнизу, ветвились мощные оленьи рога.

— Милости просим! — Хозяйка дома была под стать обстановке — красивая, видная, в светлом трикотажном костюме с короткими рукавами, позволяющими разглядеть ямочки на локтях. Ольга Илларионовна, вопреки обходительному «милости просим», излучала всем своим существом плохо скрываемое безразличие. — Проходите. Очень приятно.

В дверном проеме, не смея переступить порог, топтались двое детей — коротко остриженный школьник и девочка немногим старше Станиславовой Жени. Они вопросительно смотрели на мать.

— Ладно, входите.

Примерно воспитанные, точнее, вышколенные дети Полунина поздоровались с гостем по всем правилам хорошего тона. Станислав был аттестован как один из подручных папы в той кровавой неслыханной бойне — Отечественной войне. Дети держались чуть не навытяжку, с трудом подавляя в себе свойственное их возрасту любопытство, однако умея скрыть интерес к изъяну в походке «участника бойни».