Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Сидели пригнувшись, окунулись в совместное прошлое. На одном из снимков предстали вековой, умело ухоженный сад и здание, построенное в готическом стиле, занятое под госпиталь. На островерхой башенке белеет флаг с крестом, который, можно не сомневаться, ярко-красного цвета. Как и пятиконечная звезда, воздвигнутая над входом. На переднем плане выстроились наши советские люди. Наши медики, наши раненые, способные к передвижению. Про медицинский состав Полунин выразился так:

— Слётанный был у нас экипаж! — Указал на Стася в хорошо заправленной гимнастерке. — Самый надежный из лаборантов. А вот и я. Едва держусь на ногах, но держусь.

Оба подумали: «А Петра Пылаева нет. И не только на фото».

Одна из карточек — сплошная идиллия, хитро подготовленная фотографом. Белоснежные, без единой складочки койки. Их обитатели, картинно позируя, заняли мягкие кресла или коляски — инвалидные, на колесах. Бинты, повязки меловой белизны. На окнах воздушные занавески, вышитые на немецкий манер. Напольные фигуристые часы тоже в германском стиле. Художественные полотна, обведенные богатыми рамами, заимствованы в основном из соседних палат и отличаются умилительными сюжетами.

— Помните, Стась? Сентиментальности нетрудно ужиться с жестокостью.

Следующая страница альбома содержала снимок иного порядка: идет операция! Стол покрыт простыней, с потолка свисает голая лампочка, на полу широкий эмалированный таз. Персонал в марлевых масках.

— Вы что, Станислав? — А тот и не заметил, как захлопнул альбом.

— Яков Арнольдович, все же можно надеяться?

— Можно.

— Как бы хотелось наверняка!

— Успокойтесь, голубчик! — Ладонь хирурга легла на вздрагивающую руку когда-то подведомственного ему лаборанта. — Слушайте, Стась, мы с вами больше чем просто знакомые, мы фронтовые друзья. Я задам вам вопрос.

— Мне? — Выпрямился. — О чем?

— Оксана вам дорога исключительно в память Петра? Как жена друга? — Выговорить слово «вдова» не повернулся язык. — Ясно же, ее судьба волнует вас не только по этой причине. Ведь так?

Прямой вопрос требовал прямого ответа.

— Да. Не только. Не собираюсь темнить. До крайности дорога. Больше всего на свете!

Больше? А Женечка? Дочка тоже до крайности дорога. Помолчал, превозмог замешательство и тоже задал вопрос:

— Яков Арнольдович, как, по-вашему, Петр среагировал бы на такое мое признание? Изменой не счел?

— Благословил бы обоих. И я вас благословляю.

— Спасибо.

— Вы с ней говорили?

— Не совсем… То есть однажды, правда, очень давно. Тогда сорвалось, получил от ворот поворот. — И глотнув воздуха: — Теперь, считаете, можно снова рискнуть?

Легкий стук в дверь. Неслышно ступая, вошла Ольга Илларионовна и поставила поверх журнального столика расписной овальный поднос с граненым графином и двумя узенькими стаканами.

— Это вам апельсиновый джус. Ухожу, ухожу… — Легкой походкой покинула кабинет.

— Повезло вам с женой.

— Повезло, — ровным голосом отозвался Яков Арнольдович.

— Вряд ли где встретишь такой налаженный дом, такое редкое благополучие.

— Спорить не стану. Действительно, не придерешься. — Ухватил за граненое горло графин, словно собрался его придушить. Приподнял над подносиком, наклонил, втянул носом апельсиновый дух. — Благополучие полное… Безошибочно выразились, милый мой Стась…

Станислав не отозвался, тема казалась исчерпанной. Однако у Полунина, прихлебнувшего прохладного сока, вроде бы что-то продолжало тесниться в мозгу. На языке, похоже, вертелся комментарий, поправка.

Хранитель альбома, посвященного госпиталям, расположившимся на уже завоеванной территории гитлеровцев, альбом тот убрал и, не глядя на свой мастерски отполированный секретер, достал из одного отсека пакетик, видимо, чем-то ему особенно дорогой.

— Давняя памятка.

Перед Станиславом легла тусклая фотокарточка размером с сияющую медью дощечку, привинченную к дверям, ведущим в обихоженную полунинскую квартиру.

Снимок был старый, если не сказать обветшалый. Технически по нынешним нормам весьма далекий от совершенства. Скорей всего, кто-то из школьных товарищей, щеголяя своим немудреным дешевеньким аппаратом, скомандовал: «Замрите!» — и щелкнул. А после, распираемый гордостью, раздаривал плоды своих усилий — храните, ребята, будет что вспомнить.

— Памятка, память… Очередной субботник моих подростковых лет. И сейчас приятно видеть двор школы имени МОПРа. Слышу, как пахнут сваленные с телеги, присланные Наркомпросом дрова.