Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Запросто! — мрачно процедил сквозь зубы костлявый и так же мрачно откашлялся. Кашель был нехорош. — То-то домик сложили вон там на отлете. — Жестом заставил Станислава привстать, поглядеть. — Обязательный придаток к больнице. Назначение понятно?

Снова покашлял, хотел дальше порассуждать, но Оксана опередила:

— Стась, вглядитесь в третий этаж. Наша палата и ваша сирень. А на втором окошки по всему фасаду закрыты, сообщают: у нас выходной, экстренного ничего не стряслось. Пустота, сплошная стерильность. Сквозь стекла не то что комарику — микробу не залететь.

— Ленинградские микробы умеют летать? — Стась прибег к юморку.

Измученный кашлем мужчина шуток не принимал. Сыну, иллюстрируя Оксанины слова, указал на строгую линию окон второго — страшного — этажа. Пояснил, что в определенные дни и часы линия эта отсюда, со скамей, видится светло-фиолетовой, мертвенной. Лучше отворачиваться, чтоб не резало глаза. В хирургии светильник бестеневой. Его световые пучки устраняют помехи от затененных предметов.

Оксане невольно привиделся тревожный завтрашний свет над столом, напоминающим гроб.

— Стась, как выглядели осветительные ракеты? Вражеские. В ночи.

— Резко. Пугающе. Отвратительный вид.

— А в мирной жизни приманчив любой огонек. Всегда за освещенным окном лично мне чудится безмятежное существование. Даже из поезда ловишь ласковый свет, колыхание теней.

— Уютик, — поморщился костлявый мужчина. — Мы тут с одним пронаблюдали третьего дня вон с той лавочки. Картина, надо сказать… Под теми нежилыми окошками, под операционной, где было с избытком теней и резкого света, вышагивал полковник в годах. Вперед-назад, вперед-назад. Не час и не два. Глаза опущены, но коли порой поглядит вверх, то они у него словно две раны. Иногда вдруг пригнется, сгорбится, будто над головой снаряд просвистел. Мы после узнали: у полковника оперировали жену. Он шагал и шагал, весь извелся, но надежды все-таки не терял. А жена его, как потом оказалось, умерла под ножом. Персонал выражается: не вернулся солдат с поля боя. — Покуда говоривший прокашливался, у Оксаны болезненно зароилось в уме: операционное поле… — Совсем, говорят, согнуло полковника, а на фронте, говорят, отчаянный был, заработал Героя. — Примолк, растер себе грудь. — Веди в палату, сынок.

Остались со Станиславом вдвоем.

Посидели в молчании. Оксана нагнулась, приметив среди травинок высокий стебель с тонкими ответвлениями в мелких белых цветках. Обломав его, стала встрепанной верхушкой водить по щеке.

— Когда вы в последний раз говорили с Полуниным?

— Вчера среди дня. Сегодня по приезде звонить не рискнул: как-никак выходной.

— Вчера так вчера. Выкладывайте.

Неуклюжим щелчком стряхнул муравья с рукава халата Оксаны. Откликнулся неохотно:

— Чего там выкладывать!

— Его авторитетное мнение. Только честно, мой друг.

— Честно? — Снял на минуту очки. Не для того, чтобы их протереть, а неосознанно обороняясь от Оксаниного взгляда в упор. — Как сказать… Абсолютно убежден в конечном успехе, не велел волноваться.

— Так уж не волноваться? — испытующе взглянула на Стася. — Хотелось бы знать, какой такой ветер — не попутный, а сильный, порывистый — погнал вас из дому на вокзал, из поезда на цветочный базар, ну и на Каменный остров?

— Ветер веры, надежды… — осекся, чтоб не добавить «любви». Сделал попытку перевести разговор на юмористический лад. — Налетело сильное порывистое желание — определим его силу в шесть баллов, — желание приземлиться на скамье небесного цвета, вручить вам сводку о Маше.

— Она не в курсе моих… этих самых дел?

— Ни в коем случае! Нет! — Спохватился, не выдал ли истинность положения столь испуганным «нет». — Машенькин курс — предстоящие выпускные экзамены. Глупая… Боится их, как чумы. Ее выражение.

— Вот уж не считала свою дочку трусихой. Главное — как чумы! — Подняла с дорожки камень-голыш, подбросила и поймала. — Как раз о чуме мне бестужевка выдала целую лекцию. Вернее, о чумной эпидемии на Руси. Дело, конечно, давнее. Жил тогда один военный врач, родом, между прочим, из Петербурга. Звали Данилой, фамилия длинная, не упомнишь. Но факты какие! Этот Данила работал на эпидемии и вызволил, вырвал у смерти сколько-то совсем обреченных людей. Как? Каким чудом? Он пояснял: нельзя давать страху овладевать человеком, подавленная психика снижает сопротивляемость. Врачи обязаны добиться, чтоб население не относилось к чуме как к божьей каре, к неотвратимому бедствию. Вы слышите, Стась?