Константин Строф - Плач Персефоны

Достались верхние полки. По последнему распоряжению Комитета «в целях распространения чистосердечия и налаживания общественных взаимоотношений» всем было «рекомендовано» путешествовать в общих вагонах. С тех пор отыскать разумность стало все сложнее, а свободные места хотя бы во втором классе – почти невозможно. И само собой разумеется, что бесплатные билеты были исключительно подобраны. Нежин еще не забыл времена, когда вагоны такого типа назывались «плацкартными». Но теперь были просто вагоны. Добавление же наименования «общий» только облагораживало. Попутно все составы были нормированы и сильно укорочены, а потому, несмотря на сравнительно низкую численность населения и отсутствие иностранных туристов, набивались до отказа. Отныне этот вид транспорта не только доставлял, но и подлинно сближал. Ольгу, сказать по правде, неудобства в этом роде нисколько не смущали, ее натура уже нередко обнаруживала тонкие отпечатки иноземных корней, теряющихся во тьме прошлого, – наследие кочевых предков, а Нежин, ловя ее беззаботность, готов был вытерпеть многое.

В вагоне было нестерпимо душно, и Нежин, недолго думая, полез на свое место, чтобы там замереть. Ольга, хоть все еще оставалась под впечатлением (абсолютно, как видно, неизбежным), последовала его примеру. К счастью, их места располагались в соседних секциях. Нежин лег головой в ее сторону и безуспешно пытался силой мысли укротить жар. Не отвязывалось ощущение, будто вагон дышит и все испарения этого обобщенного дыхания сгустились под крышей. Нежин никак не мог занять на узкой полке сколько-нибудь удобного положения, пот не успел толком выступить – а уже тек с него ручьями. На каждую клетушку вроде той, где случай раскорячил Нежина, места было выделено в соответствии со скотским расчетом минимального роста и самолюбия. Потолок запотевал от дыхания, ступни неподалеку упирались в скользкую перегородку.

Подошла еще одна пара: усач с опушенной лысиной и закатанными рукавами и высокая круглолицая блондинка с озабоченной мимикой и быстрыми жестами. Они заняли нижние места: мужчина под Ольгой, женщина под Нежиным. Странный обмен вышел будто бы сам собой. Нежин присмотрелся к блондинке и решил, что он (Нежин) в общем не в накладе, а следом примерился: как даст плешивому в лоб пяткой, если тот надумает приставать, или же – на конец трусливый и худой – обморочится и обмочится, едва наяду одолеет сон.

В узкую щель окна Нежин увидел играющую с ветром вывеску харчевни. Похожий на бочонок повар, усатый, как новый попутчик, и плоский, как плечистая того спутница, раскачивался высоко над землей на продетом сквозь круглую голову кольце. Глядя на карликовый колпачок, венчающий плоскую макушку и кивающий при каждом нестройном дуновении, Нежин слегка вздрогнул, дав оживить в себе картины знаменитых, занесенных во все учебники и календари повешений, устроенных когда-то по Граду. На те символические поругания каждый должен был смастерить и принести чучело «старой жизни». Все старались, как могли.

Наконец тронулись.

Поезд, не удержавшись от обожаемого скрипа, впрочем, не ринулся с места, а еле-еле пополз, неспешно отсчитывая рельсы. Однако стало ощутимо свежее. Нежин, думая, как просто человека сделать счастливым, если лишить его всего, протянул руку за перегородку, чуть неловко нашел Ольгино лицо и осторожно погладил. В ответ незамедлительно появилась ее прохладная кисть. Мягкий палец провел Нежину по губам, оставив знакомый запах, и прошуршал, удаляясь, о щетину на виске. Шум голосов постепенно стих, но периодически пронзительными искрами сыпал в уши детский крик, наводящий одну всеобщую радость. Нежин закрыл глаза и стал гадать, сколько ругательств в его сторону было мысленно произнесено, когда он был ребенком. Идея слегка смутила, но воображение, недобро уже заалевшее единожды, продолжало тлеть в спертом воздухе. Дух поддельного настоящего недалек от того, – со странным злорадством человека, которому ничто не угрожает, размышлял Нежин, – чтобы за один вот такой вопль пустить под откос целый безмолвный состав.

И пришла из прошлого по полутемной улице девочка-подросток. Потерянная, с недобрым огоньком в больших глазах и неотцветшими следами болезни на лице, но живая. С ломящим зубы шумом она волокла за собой на бельевой веревке зловещий фантом с головой-чайником, телом, сшитым из лохматых книг, руками – гирляндами банок от газировки и ногами – связками проводов, между которыми приволакивался безжизненный пыльный носок.