Константин Строф - Плач Персефоны

– Я боюсь разочароваться, – объяснил он, как мог, видя Ольгу, нахмурившуюся и беззвучно требующую пролития света.

– Разочароваться в чем? – недоуменно вопросила она, всплеснув руками. И снова – словно бы показывая, как верно это нужно делать.

– Постарайся понять. Мы здесь, мы там, – Нежин неопределенно указал рукой в сторону. – Будущее всегда готово показать свой краешек. А мне не по себе. Меня угнетает мысль… Что если я разочаруюсь? Он… он, может, даже не успеет ничего сделать… вырасти как следует, а я… По дурости или… возьму и просто разочаруюсь. А после, вполне возможно, и во всем остальном, – неуверенно закончил он, спрятав глаза.

– Боже мой, – негодующе воскликнула Ольга, до тех пор терпеливо слушавшая нежинский бред. От всплесков ее голоса Нежин все еще невольно щурился. – Да как тебе только вздумалось такое? Что за малодушие? Как можно разочароваться в собственном ребенке?

Нежин, в который раз обвиненный в слабости духа, удивленно посмотрел на свою спутницу, чья кожа тем временем возрадовалась выглянувшему из-за туч почтенному старцу. Нет, ее недоумение не было наигранным.

– И что же тут непонятного? – спешно выбирал слова Нежин, словно оправдываясь. Он торопился, зная, что Ольга очень скоро начнет проявлять нетерпеливость, но и выяснить все до конца ему было необходимо именно теперь. – Ты только постарайся понять… Целое ведь не так просто. Не все сошлось на чьих-то пальцах у меня в мозгах. Ребенок может родиться с пороками, отклонениями какими-нибудь. А еще страшнее, когда случаются запоздалые обнаружения психических, как бы это лучше сказать… слабостей…

– Чушь ты несешь, – недовольно отрезала Ольга. – На это все уже есть воля, что гораздо разумнее нас.

– Случая, ты имеешь в виду? – Нежин позволил себе тихонько злиться.

– Раз по-твоему так, пусть так и зовется.

Неприметно в Ольге выросло сильнейшее раздражение – Нежин распознал по характерному подрагиванию ее голоса.

– Уповать на слепоту вероятия? – все одно не унимался он. – Это же безжалостно.

– Господи, ну что же за… Безрассудно, – было брошено ему назад, – это когда забываешь, что значит материнское чувство и чем составляется счастье каждого человека.

– Не забываю, – Нежин страдальчески гримасничал. – Но пойми, не смогу я вынести, когда на моих же глазах моя жизнь, которая только начала меня по-дружески рядить, возьмется раздавать кошмары, став однажды местом для проверки судьбы, пожертвованной кем-то из твоих знакомых.

Голос Нежина, ободренный чуть раньше погодными перевоплощениями, стремительно слаб, и то, как скривилось на последнем слове его лицо, даже не попало во внимание Ольги. Она махнула на него рукой, напоследок вновь крепко схватив за запястье, и молча потащила за собой в одну из десятка дверей, у которой была исключительная табличка – ярко-синяя и оттого кажущаяся мокрой – со словом «вход».

– Я не хотел тебя расстраивать, – тихо, чтобы не потревожить эхо, сказал Нежин уже внутри.

– Ты же знал… – начала, но не кончила фразы.

– Дурак.

– Ясное дело, дурак.

В коридоре, где его оставили, Нежин сидел на скамейке и все, что мог делать, – пристально разглядывать картину на стене. Налощенная поверхность скамьи, как видно, ощупала с пристрастием многих и потому была ужасно скрипучей. Нежин напрягал колени, пытаясь добиться абсолютной неподвижности, словно своей кропотливо собранной беззвучностью мог отвести от себя скорые, смутно видящиеся его воображению события.

На картине, вынужденно занявшей его, гигантский лось валился с подкосившихся ног в снег, суля застывшим в отчаянном махе копытом смертельную опасность охотнику-гному, подчиненному общей гиперболе и подбежавшему по простоте души (собственной или авторской) слишком близко. Картина была невелика, и Нежину, бесхитростному даже с учетом прищура, виделся исполинский хтонический ворон, вырывающийся с грохотом сквозь излом льда на поверхность вечной мерзлоты, отбрасывая при этом и случайного путника, и его скорченную тень.

Под восставшим повелителем воронья расположилась на диванчике пара, которую Нежин до поры до времени не замечал вовсе, никак не пресыщаясь собственной придурью. Однако и паре было не до него.

Мужчина – явно старше и прожорливей – подозрительно блистал глазками, а на толстых неровных губах застыла настойчивая улыбка. Женщина – пожалуй, что и одних лет со спутником, но заметно свежее на вид – была переполнена нескрываемой тоской и моментами бросала малоприязненный взгляд на мнущие ее без устали красноватые руки, да и на все вокруг. Подобное сообщество настроений встречалось Нежину сравнительно нечасто, но и не редко. Они сидели – мужчина беспокойно, женщина соляным столпом – и, кажется, ничего не представляли об ужасе, запечатленном кем-то неизвестным в изголовье их подневольного ложа. Ухо Нежина без труда различало шелест многодневной щетины о холщовый воротник, а сам он – не без довольства – высмотрел в пыльном узоре барсука, а на лице картинного охотника – блаженство, точь-в-точь как у томящегося ниже.