Александр Проханов - Экстремист. Роман-фантасмагория (Пятая Империя)

Сарафанов по радио услышал о неудавшемся обстреле американского посольства. Это сообщение не удивило его. Вихрь, который он, Сарафанов, раскрутил посреди Москвы, был перехвачен, раскручен в противоположную сторону, обращен против него, Сарафанова. Так свастика, олицетворяющая солнце и мистическое воскрешение, будучи развернутой против солнца, начинает нести смерть и погибель, олицетворяет кромешную тьму. Он ждал новых для себя потрясений.

Он мчался в машине, слыша погоню. Незримый вихрь гнался следом, захватывая здания, фонари, светофоры. «Высотка» на Смоленской на мгновенье исчезла из вида — ее размыл и унес вихрь. Горящая над крышами реклама «Самсунг» превратилась в багровое облако, — ее замутил налетевший вихрь. Зубовская площадь с пересекавшим ее троллейбусом встала дыбом, потянулась в небо, — это вихрь захватил ее в свое жерло, засосал в бездну вместе с синим троллейбусом, ворохом автомобилей, мигающим светофором. Сарафанов захотел позвонить в офис, к верному помощнику Агаеву. Спохватился, — все утро его «мобильник» молчал, потому что накануне из него была извлечена батарейка. Достал из кармана телефон, вставил батарейку, ввел «пин-код», ожидая, когда мурлыкнет «сигнал включения». И тотчас раздался панический звонок. Звонил Зуев, врач из клиники, в которой лежала мать:

— Алексей Сергеевич, звоню второй день!.. Ваш телефон молчит! — голос врача был глухой, нервный, деформированный вибрацией.

— Что случилось? — Сарафанов чувствовал, как его настигает кромешный вихрь. Тутой, свинченный воздух бьет в оболочку «мерседеса», пытаясь прорваться в салон. Просачивается сквозь скважину телефона, деформируя голос врача, ввинчиваясь в ушную раковину. — Что случилось?

— Несчастье. Ваша матушка скончалась… Вчерашний перебой с электроснабжением… Анна Васильевна находилась в барокамере… Всего полминуты потребовалось для включения дублирующего источника тока… Но в импульсном генераторе произошел частотный сбой. Мы ничего не смогли поделать… Приезжайте.

Вихрь гнался за машиной. Барабанил по обшивке. Швырял в лобовое стекло слепящие комья снега. Этот смерч мог бы захватить «мерседес» в ревущее жерло и взметнуть над Москвой. Швырнуть за облака, а потом кинуть вниз, в пустынные волоколамские леса, на острые копья елок. Но вихрь играл с «мерседесом». Преследовал. Сдувал на сторону. Приподнимал над асфальтом. Заглядывал в салон сквозь тонированные стекла жуткими хохочущими глазами.

— Еду, — ответил он Зуеву, поворачивая машину в сторону клиники.

Его первое чувство было ошеломлением. Словно его жизнь разом перерезали бритвой. Провели линию, от которой он удалялся. По ту сторону линии была жизнь, где он находился вместе с матерью. Теперь же мать от него удалялась, и он оставался в другой, непознанной жизни, где матери не было. Они пребывали еще в одном городе, в одной заснеженной Москве, но он был жив, а она умерла, и он мчался к ней, умершей, от нее удаляясь.

Это первое переживание еще не было горем, а лишь изумлением, сквозь которое просачивалась боль, готовая обернуться горем. Его душа еще была запечатана, еще таила в себе огромное, случившееся несчастье, которое не сразу пробьет тромб первых панических переживаний, открывая путь слезам и рыданиям.

Его горькое изумление продолжалось. Он ждал и предчувствовал смерть матери долгие годы. Отдалял, вымаливал у Господа дополнительные для нее дни. Мысленно отрезал от своей жизни ломтики времени, передавал их матери, наращивая тающий стебель ее жизни. Знал, что когда-нибудь молитва его не будет услышана, и настанет день ее смерти. Когда теперь он настал, было странно оказаться в этом дне, в этом снежном вихре, в морозном городе с промелькнувшим розоватым фасадом и бледной синью над крышей, которые предчувствовались им много лет назад, в другом, счастливом, летнем дне. Вместе с матерью шли по лесной дороге. В старой колее чернела вода, и в этой черной, глухой, лесной воде стояли первозданные желто-лиловые цветы ивана-да-марьи, и мать на них любовалась.

Его вдруг толкнула, больно ворвалась, ввинтилась мысль, подобная пуле… Двигалась, расширяя входное отверстие. Прорывалась к какой-то глубинной, запечатанной сердцевине. Это он убил мать. Задумывая план под кодовым названием «Вихрь», планируя взрыв трансформаторной подстанции, пробки на улицах, драки и панику, «зависание» банковских компьютеров, остановку метро и высотных лифтов, он включил в этот хаос смерть матери. Спланировал ее, сам того не ведая. Вставил ее, как невидимый элемент, в череду катастроф и аварий. Кто-то незримый, дьявольски коварный и виртуозный, незаметно включил смерть матери в его расчеты. И он не заметил внедрения. Породил вихрь, который захватил в свою воронку жизнь матери и унес с земли. Он, Сарафанов, был убийцей матери… Кто-то могучий, неодолимо коварный таким образом торжествовал победу над ним. Ликовал, создавая из его горя чудовищный для себя праздник.