Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Через пять минут она уже опять стояла на сеновале у Дубанов и с такой быстротой крутила большое колесо соломорезки, что сечка из нее так и летела, и Дубан с трудом успевал подкладывать в машину солому и сено.

На вопрос, заданный удивленным Дубаном, почему она так скоро вернулась, Янчова ответила:

— Они опять уезжают! — При этом ее лицо стало таким сердитым, что Дубан прекратил расспросы.

Спустя добрый час, когда они приготовили достаточно сечки, чтобы хватило на праздники, Янчова заговорила сама:

— Нацисты ведь за богатых, правда?

— М-да! — произнес Дубан, размышляя. — Наверное, так! Борак ведь тоже нацист.

Борак был фабрикантом, а в соседней деревне у него были конный завод и очень красивая вилла.

— Лесничий тоже, — проворчала Янчова, — поэтому он и не дает беднякам разрешений на сбор дров.

— Хозяин нашей каменоломни жиреет с каждым днем. И повсюду разъезжает в своем шикарном автомобиле. Но нам он не разрешает работать в каменоломне даже на себя. Он тоже нацист, — сказал Дубан, бывший уже третий год безработным.

— Не пущу я к себе нацистов!

— Борак к тебе и не придет! — заметил Дубан и отрывисто рассмеялся.

Янчова прервала работу и выпрямилась. Она так крепко обхватила рукоятку машины своими худыми пальцами, что у нее побелели суставы и выступили синие жилы. Ее светлые старческие глаза гневно сверкали, а бледные губы сжались в узкую, резко очерченную полоску.

— Не Борак, а черный Вальтер! — сказала она ломким, как стекло, голосом. — С женой! Важные птицы — нацистская форма, сапоги, пузатый сундук! — Она говорила торопливо, захлебываясь словами: — Сунули мне кулек с кофе под нос, — я говорю: «Вон!» Знать их не хочу. Годами даже открытки не прислали ко дню рождения или к Новому году — о мальчишке заботься сама! А теперь — толстопузые нацисты с кульком кофе! «Вон!» — сказала я им и распахнула дверь…

Дубан пробормотал что-то неразборчиво.

— Что ты сказал? — спросила старуха.

— Я думаю, — ответил Дубан, — в первый день праздника ты придешь к нам. Я достал у Вичаса кусок мяса.

— Это неплохо. У нас только кролик.

Несколько позже пришел внук и сказал:

— Бабушка, они уехали.

— Ну, тогда я пойду, — решила Янчова, которой больше нечего было делать у Дубана; по пути она заглянет в церковь, послушает, что селянам посулит святой Упрехт.

В ту же зиму Дубан сказал Янчовой с горькой усмешкой:

— До чего же ты была глупа, Мария, что тогда вышвырнула из дому гостей! Черный Вальтер теперь наверняка станет важной шишкой.

— Если он заявится опять, я его снова вышвырну вон!

Но зять больше не приезжал. И дочь тоже. Зато несколько месяцев подряд по почте приходили переводы по пятнадцать марок для внука.

Деньги старуха принимала без возражений и без благодарности. В конце концов, долг родителей заботиться о детях. Пятнадцать марок не могли примирить ее с нацистами; но когда с осени денежные переводы прекратились, она не раз говорила:

— Нацисты? Да эта банда не заботится даже о собственных детях. Ничего хорошего из этого не выйдет!

Вскоре и в деревне появились первые коричневые брюки и рубашки. Молодой мельник шатался пьяный в коричневой форме и горланил дурацкие песни; недавно женившийся столяр назвал своего первенца Зигфридом (это был первый Зигфрид в деревне) и по-лужицки говорил, только ругаясь с женой; он стал командиром пожарной команды, и вид у него был молодцеватый. Лавочник месяцами держал в витрине обрамленные венками портреты и понимал родной язык только тогда, когда к нему обращались дети. Портной нанял второго подмастерья и, надевая форму, почти не боялся проходить вечером через помещичий парк.

Регент и арендатор не облачились в форму, но оба постоянно носили на отвороте круглый нацистский значок: арендатор и в поле, и в помещении Дрезденского банка, куда он захаживал все чаще и чаще, а регент — даже по воскресеньям, сидя на скамье перед органом.

О том, что Шиллер оказался нацистом, не приходится и говорить. Как и о том, что Вилли Мессер, втиснув свои кривые ноги в черные сапоги, превратился из безработного каменщика в руководителя рабочего фронта. Он ведь всегда считался самым большим дураком в деревне. Но ни у кого не вызывало удивления, что живший в соседней деревне Борак стал местным группенлейтером, а его заместителем — лесничий из монастырского леса.

Когда же в конце концов нацистские значки нацепили на свои воскресные сюртуки два единственных богатых крестьянина в деревне, Янчова уже совершенно точно знала, что была права: богатые и нацисты — одна шайка. А так как она на собственном опыте убедилась, что представляют собой богачи, то ей не нужен был новый, чтобы знать, кто такие нацисты.