Александр Сегень - Похоронный марш

— Имени его я называть не стану, тем более что теперь уже ничего не осталось от того человека, каким он был известен под тем именем. Двадцать лет назад он играл во МХАТе, играл много и талантливо, роли так и сыпались на него, как новогоднее конфетти — Гамлет, Чацкий, Журден, он же Паратов в «Бесприданнице», он же Тузенбах в «Трех сестрах», сегодня играет шута, завтра короля, послезавтра секретаря райкома; публика его любила, но по-настоящему все же оценить не успела. Были и цветы, и статья в толстом журнале, и приглашения уехать за рубеж, которые он с презрением отвергал. Жизнь била ключом, бурлила, как расплавленная лава вулкана, улыбалась актеру и баловала его до поры до времени, зная, какой страшный удар ждет его впереди, все ближе и ближе надвигаясь. Все давалось ему легко и просто, с налету, подобно ролям — полюбил он девушку по имени Элеонора, восхитительную, прелестную, как горний ангел, полюбил и тотчас — предложение, свадьба, любовь, медовый месяц, Кавказ, Крым, Карпаты… Окруженный друзьями и почитателями, ласкаемый возлюбленною женою, подобно берегу южного моря, который ласкают волны, наш актер наслаждался жизнью и отдавал всего себя нелегкому своему труду. Увлеченный, озаренный, полный творческих сил.

И вот, попадается ему одна необычная роль в пьесе одного молодого автора — она теперь забыта, да и автор давно уже пьес не пишет… но да оставим это, короче, артист углубился в роль, которая сразу взяла его всего, с руками и ногами, всю душу и сердце забрала единым махом, жарким, можно сказать, объятием. Он забыл о семье, о друзьях, целыми днями не вылезал из театра, по улице шел и все бубнил свою роль, так что прохожие оборачивались — не сумасшедший ли? в своем ли он уме? Но пропустим и этот, подготовительный период. Вот премьера… Простите.

Он запнулся, снова извлек из кармана малиновый платок и вытер им лоб. Народу заметно прибавилось, подошли тетя Нина Панкова с Джильдой, тетя Вера Кардашова, дядя Костя Человек, из подъезда вышел старый Типунов. Сопровождающий Валю Лялину мужчина шепнул ей что-то, а она его одернула:

— Погоди.

Воспользовавшись паузой, Валя Зыкова набросилась на ковер и наградила его быстрыми, как из пулемета, тумаками — плап! плоп! плюп! плам! Малиновый платок вернулся в карман, и начался рассказ о кульминационном моменте судьбы актера:

— Итак, вот премьера. Театр полон. У дверей готовы убить из-за лишнего билета, откидные места считаются лакомством, поскольку некоторые готовы далее смотреть с люстры. Поднимается занавес — воцаряется тишина. Актер играет как никогда, он превзошел самого себя, забыл себя — нет, это уже не он, он не играет, а живет и страдает по-настоящему. В зале никто не кашляет, не скрипнет кресло, не зашуршит программка — все приросли к сиденьям. Труппа играет собранно, блестяще — каждому стыдно плохо играть рядом с таким актером. А он… А он превзошел уже все пределы возможного, и постигни героя смерть — актер умрет вместе со своим образом. Приближается развязка. В конце пьесы главный герой должен ослепнуть. Трагедия на уровне Шекспира! Вот он, растопырив руки, неловко ступает по сцене и молвит дрожащим голосом: «Не вижу… Боже мой… Не вижу…» Публика ахнула единым вздохом — в образе одного слепого воплотились тысячи и тысячи ослепших, пораженных судьбой в самое темя. Еще миг — и зал взрывают бешеные аплодисменты. Не один и не два, а буквально каждый второй из присутствующих в зале зрителей кричит бис. Актеры выходят кланяться, но где же он, главный виновник шумной овации? Поверите ли вы, друзья мои, какое несчастье произошло с ним! Ни жив ни мертв, он сидит в гримерной и тщетно пытается увидеть свое отражение в зеркале. Но отражения нет. Нет и самого зеркала. И ничего нет уже в его глазах. Сила перевоплощения оказалась настолько велика, что актер, играя потерявшего зрение, сам ослеп. Никто не верит, говорят, что это нервный шок либо глупый розыгрыш, кто-то даже хохочет над ухом: здорово, мол, он нас дурачит! Но какое там дурачит… Какое там. Пора уже переодеваться и уходить, а он ни с места, сидит как вкопанный против зеркала и бормочет: «Не вижу… Не вижу…» Жена рядом. Плачет. Все неутешны. Публика разошлась в недоумении.

На следующий день спектакль отменяется. Актер был незаменим. Режиссеру приходится перекраивать весь репертуар, срочно репетировать старые, недавно сошедшие со сцены пьесы. Актер же… Актер же тем временем перебирается от одного врача к другому, от другого к третьему, к четвертому, к пятому-десятому, и все напрасно. Зрение утеряно полностью. Даже не частично и даже не временно! Свет рампы погас навсегда. Чем только не пробуют лечить — электрошоком, внушением, лекарствами — все без толку. Конец карьеры. Через год жена Элеонора ушла к другому…