Александр Сегень - Похоронный марш

Всю дорогу он бежал впереди меня и весело лаял, но далеко не отбегал. Я смотрел на него, и мне хотелось плакать и лаять, как он, потому что это моя жизнь бежала передо мною, черная, с желтыми бровями и лапами, глупая и еще такая маленькая.

Подбежав к морю, щенок понюхал его, лизнул и с фырканьем отбежал в сторону. На меня ему хотелось смотреть больше, чем на море, а еще больше хотелось идти и идти куда-нибудь, всю жизнь куда-нибудь идти, и чтобы за спиной не звякала цепь, привязывающая к жалкой своей конуре, а глотку чтоб не стягивала петля ошейника.

Меня тянуло говорить с ним, и я рассказывал ему, как огромен этот глупый, щенячий мир, сколько в нем восхитительных стран, не похожих одна на другую, и все они есть не только в твоей маленькой псячьей башке, а есть на самом деле — для меня, для тебя, для всех; и все живые существа на земле такие же, как мы с тобой, а вовсе не выдуманные и не показанные нам кем-то, кто есть вместо бога; не спеши, не спеши, дорогой мой Павлик, преодолей этот порог непонимания, и мир возблагодарит тебя за то, что ты остался жив, мир подарит тебе живое море и горячее солнце — будь осторожен с ним, не обожгись об его огненные стрелы и пули. Ну иди, иди сюда, пошли купаться. Ну что ты боишься, дурачок? Ну-ка. Вот так. А теперь плыви, плыви, и не тонуть! Барахтайся, но плыви. Вот так. Молодец, умница, хороший песик. Не отряхивайся на мою одежду! Ах ты хулиган! Ну что лаешь? Что лаешь?

Когда я заплывал далеко, щенок явно беспокоился и даже порывался плыть за мной. Несколько раз его принималась мучать жажда, и мы ходили с ним в расположенный неподалеку санаторий, где есть водопроводный кран. Чудесный это получился день. Мы надолго запомним его — я и щенок. По дороге в Москву я вспоминал этот день во всех подробностях. Я смотрел, как мимо несутся настоящие поля, и точно знал, что это не декорации. Я не думал о том, какая жизнь предстоит у меня, и уж, конечно, не подозревал, что буквально через несколько дней после приезда, подобно тому, как щенок изобразил мне мою жизнь, так моя жизнь станет таким вот щенком, единственный раз побывавшим у моря, так и не понявшим, почему его нельзя пить. Я просто вспоминал вчерашний день, и когда за окном поезда сгустилась ночь, я вспоминал, как мы возвращались с моря, я и щенок, как почти не лаяли на нас другие собаки, и какой желтой завистью светились во мраке огненные кошачьи глаза.

Был хороший сентябрьский день. В звонком золоченом воздухе прыгали голоса собак, гремела гуталиновая битка играющих в классики девчонок, под ударами плетеной палки бился на веревке ковер Вали Зыковой, и ко всем этим привычным звукам, постепенно нарастая, вдруг прибавилось туканье легкой деревянной палочки — пок, пок, пок, пок, пок, пок… Так появился слепой. Он был одет в черный костюм, старый, но аккуратный, на носу болтались крошечные синие очечки, на ногах — стоптанные сандалии. Ловко проманеврировав мимо снующих мальчишек и осыпающихся деревьев, он причалил к доминошному столу и сел. Его горделивая, полная достоинства внешность не могла не привлечь нас, и мы вылезли из своих пряталок и смотрели на необычного пришельца.

Он достал из кармана носовой платок, снял с головы соломенную шляпу, положил ее на колено и вытер с высокого лба пот. Глаза его смотрели в небо с таким упорством, что невольно хотелось полюбопытствовать, и каждый из нас по нескольку раз оглянулся наверх, но ничего особенного там не было — обычное голубое небо, окруженное крышами домов, облепленное клочками ватных облаков, озаренное золотым отблеском осенней листвы.

Почувствовав на себе внимание, слепой аккуратно сложил малиновый платок, вернул его в карман, и, кашлянув, воззвал!

— Братья и сестры! Уважаемая публика!

Это дало возможность ковру получить недолгую передышку, а гуляющим на поводках собакам беспрепятственно снюхиваться — все, кто были во дворе, вняли гласу слепого. Выдержав паузу, слепой снова громко произнес:

— Послушайте трагическую историю о жизни некоего артиста.

Мы приблизились к нему. Владелица ковра тоже сделала было два шага, но тотчас одумалась, отступила и для проформы влепила ковру пару крепких затрещин. В сопровождении румяного, но желтозубого мужчины с портфелем во дворе появилась Валя Лялина, а из телефонной будки вылезла Фрося Щербанова. Скоро уже должны были начать стекаться доминошники — день был субботний.

Громко, с высоким пафосом в голосе слепой стал рассказывать о жизни некоего артиста.