Александр Сегень - Похоронный марш

— Не за что.

Слепой поклонился, как кланяются актеры, и пошел прочь из нашего двора — пок, пок, пок, пок, пок. Как только он исчез, из второго подъезда вышла моя бабка, подошла ко мне и спросила:

— Где ж твой слепой?

— Только что ушел, — сказала тетя Вера Кардашова.

— На-ка, догонь его, дай ему, — сказала мне моя бабка и дала двадцать копеек. Я припустился бежать. На Массовой улице слепого не оказалось, я пробежал по улице Братьев Жемчужниковых. Так далеко он уже не мог уйти. Оставался Старопитейный переулок. Действительно, он шел по Старопитейному и курил. Около кафе-мороженого остановился и посмотрел на вывеску. Тут я его и догнал:

— Дядя артист! Дядя артист! Подождите, вот вам еще 20 копеек от моей бабки.

Он оглянулся. Глаза его шагнули по сторонам и подскочили к небу. Синих очков на липе слепого артиста уже почему-то не было. Взяв мои 20 копеек, он низко поклонился, прижав к груди левую руку, и произнес:

— Благодарю вас, сердечный друг мой. На эти деньги я смогу купить себе лишний кусок хлеба. А теперь скажите мне, достопочтенный брат мой, что тут написано?

— Кафе-мороженое, — сказал я. — А как вы догадались, что здесь что-то написано?

— Я всегда чувствую, когда что-нибудь где-нибудь написано, — сказал слепой. — Я могу даже книги читать, хотя не вижу страниц — если книга гениальная, от нее исходит такой дух, что я чувствую не только общий строй повествования, но и отдельные частности. Впрочем, вы еще слишком молоды, любезный мой товарищ, чтобы понять это. Пожалуй, а не зайти ли нам в кафе?

— Пожалуй, — сказал я, и мы зашли.

В кафе-мороженом мы сели за столик, и слепой заказал мне мороженое с апельсиновым сиропом, а себе рюмку коньяку. Когда принесли, он тут же расплатился, выпил свою рюмку и сказал:

— Ну, сердечный друг мой, прощайте. Кушайте не спеша свое мороженое, а мне пора идти. Не поминайте лихом несчастного артиста.

Когда он ушел, я долго ел свое мороженое и представлял себе, будто я уже взрослый, сижу себе как ни в чем не бывало в кафе, хлопнул пятьдесят граммов коньяку и ем мороженое, чтобы вспомнить детство. Рюмку я придвинул к себе, и какой-то парень, явный маменькин сыночек, с завистью поглядывал на меня и сердито отвечал что-то своей мамочке.

Вечером я пошел в гости к Веселому Павлику, который вернулся с работы как раз, когда я сидел в кафе, и мне не довелось в тот вечер услышать его великолепного пения. Я во всех подробностях описал Павлику приход слепого и потом тютелька в тютельку повторил повесть о несчастном актере, по возможности сохранив все интонации и экспрессию рассказчика. Веселый Павлик очень внимательно выслушал меня, а когда я закончил, он взял свою самодельную деревянную флейту, немного подудел в нее задумчиво и сказал:

— Да, таков артист.

Спустя десять лет, вернувшись из армии, я несколько раз ездил за город на электричке, чтобы побывать на том месте, где были найдены останки моей матери Анфисы, замерзшей зимой в лесу возле болотца. Каждый год там распускаются ирисы, и мне очень нравилось смотреть на них. Когда я в третий раз ехал туда после армии, был сентябрь, за окном электрички мелькали тополя, испятнанные желтизной и зеленью листьев, а по голубому небу плыли ватные клочья облаков. Вдруг сзади распахнулась дверь, и голос, полный трагедийного пафоса, воскликнул:

— Дорогие товарищи! Братья и сестры! В декабре прошлого года случилось несчастье.

Я оглянулся и увидел его. Слепого артиста. Он был уже совсем не такой. Вид его вызывал уже не почтение, а только жалость. Он стоял на костылях, глаза его смотрели в потолок, губы дрожали, и по ним текла слюна. На сей раз повесть оказалась короче:

— В доме, где я жил с женой, дочерью, зятем и престарелой матерью, вспыхнула электропроводка. Пожар был страшный. Мы все в это время спали. Ничего спасти не удалось. Вся моя семья вместе с престарелой матерью погибла, а мне на голову свалилась тяжелая балка, из-за чего я потерял зрение и частично утратил возможность самостоятельно передвигаться. Подайте ради Христа, кто сколько может.

Он пошел по рядам, в шляпе у него зазвенели монетки, больше двугривенного никто не подавал. Как заевшая пластинка, слепой повторял без единой паузы:

— Дай вам бог доброго здоровья, дай вам бог доброго здоровья, дайвамбогдоброгоздоровья, дайвамбогдоброгоздоровья.

Когда он приблизился ко мне, я положил ему в шляпу бумажный рубль. Он запнулся и сказал мне с особой расстановкой:

— Дай. Бог. Вам доброго здоровья.