Александр Сегень - Похоронный марш

Я очень хорошо помню те ночи — страшное время изгнания из нашей квартиры призрака пьяного дьявола. Помню, как я лежу в темноте, слушаю его шаги, его матерный шепот и пытаюсь победить его — не включить свет. Но не могу, еще очень слаб. Я в панике отступаю — включаю свет. Пьяный призрак моей матери растворяется в лучах электричества, и я вижу, что его нет, что его просто не может быть в природе по всем законам физики, химии и биологии. Я даже могу выключить свет, походить по комнате, подойти к Окну. Вот наш двор, ночь тихо спит в нем, тихо въезжает в него зеленовато-желтая «Волга», из которой выскакивает таксист Бельтюков, и зеленый глаз преданно ждет его, пока он проведывает свою жену. Кругом живут живые люди, видят сны, ревнуют жен, ждут чего-то хорошего, а пьяный дьявол должен исчезнуть навсегда. Я прячусь под одеяло и жду, когда зазвучат его нетвердые шаги.

Как-то раз вечером жена таксиста зашла к моей бабке, поболтала с ней о том, о сем и будто ненароком призналась, что не стало житья от Виктора Зыкова. Бабка моя знала несколько заговоров, умела зашептать ячмень на глазу, бородавку и чирей, и хотя в приворотные и отворотные заклинания не верила, все же иногда для смеху рассказывала кому-нибудь, как нужно к себе приманить или от себя отвадить парня. А ей те заговоры ее бабка передала.

— Говорят, теть Ань, вы знаете, как отворотить назойливого ухажера. Может, скажете мне, а то замучал бесстыдник. А мужу боюсь жаловаться — приревнует. Скажет: сама повод подаешь.

Бабка моя со смешком все же отворотную присказку выдала.

— Только ето ерунда всё, — сказала она. — Я в ето не верю ни в чего. Ну, стало быть, сказывают так, что надо отстричь пук волосьев у того, кого отворотить хошь, бросить их в реку и молвить: «Река, река, быстра, глыбка, беги далёко, до моря глыбока, неси волоса шелудивого пса, да чтобы тот пес не совал свой нос, трижды плюну и аминь». Ето, значит, трижды опосля того плюнь и скажи: аминь. Только креста не клади, потому что он, крест, не любит всякого наговору. Записала?

— Спасибо, теть Ань. Вот спасибо! Только вы никому не говорите про наш сегодняшний разговор, — разулыбалась Бельтюкова.

— Да что я, дура нешто? — сказала моя бабка. — Меня ж ведьмой будут дражнить. Скажут: колдовка нашлася.

— Ну, спасибо еще раз, теть Ань.

Ушла. Через пять минут опять звонит.

— Я вот чего: где же это я пук волос с него возьму, когда он почти совсем лысый?

— Совсем, да не совсем, — сказала бабка. — От уха до уха мосточек есть. А раздобыть пук легче простого. Валька Лялина ведь в нашей парикмахерской работает, в мужском зале — а то откуда ж она мужиков водит. И Витька к ней ходит стричься раз в полгода. Договорись с ей, она тебе даст с его башки пряжи.

Бельтюкова ушла от бабки окончательно осчастливленной.

Вскоре за городом нашлись останки моей матери Анфисы, и мы постепенно стали свыкаться с мыслью, что она уже никогда не вернется домой пьяная.

Люди менялись под градом житейских неурядиц и внезапно обретенных благополучий, только Зыков не испытывал никаких метаморфоз, все так же гонял с топором домашних, частенько поздновато приходил домой, и соседи, перемигиваясь, говорили в таких случаях:

— Опять Валька скажет, что за ее Витьку любая бы пошла.

После того, как к нам приходила просить заговора бельтюковская жена, Зыков почему-то очень долго не стригся. Я все ждал, когда же он пострижется, и каждый день обращал на него внимание. Но волосы уже лежали у него на воротнике, произрастая из тонкой полоски между ушами. Я даже осмелился намекнуть ему:

— Дядь Вить, вы что, по новой моде волосы отращиваете?

— Точно, — сказал он. — Хочу битлосом быть, как Игорь Панков.

Но на другой день он постригся. Я шел из школы и увидел, как они сидят за доминошным столом — Зыков и Дранейчиков отец и Костя Человек. Я подошел к ним спросить у Дранейчикова отца, не поедут ли они в субботу за грибами с Дранейчиком. Дранейчиков отец сказал, что не могут поехать, потому что заболела Дранейчикова мамаша. Кряхтя от боли в печени, Человек давал советы Зыкову:

— Ты, Витек, за Танюшкой Бельтюковой не надо бегать. Она и так человек задерганный. Да и муж у нее стремительный — ох! — человек.

— Очень много знаешь, пора тебя убивать, — ответил Зыков и следующим броском доминошки закрыл обоим соперникам подходы к доминошной раскоряке. Тут только я обратил внимание, что от него густо пахнет одеколоном, а от уха до уха по затылку проведена не лохматая опушка, а бархатная лента — каждый волосочек не длиннее трех миллиметров.