Рут Хоган - Мудрость Салли

– Сегодня без пирога? – спрашивает он.

– Я съела печенье.

Неуклюжая фраза повисает в воздухе, и я больше не могу выдавить ни единого слова, чтобы доказать этому роскошному мужчине, что я очень даже ничего. Я остроумная. Прекрасно управляюсь с собаками. Собираюсь стать гидом на кладбище. «Я съела печенье» – вот моя жалкая попытка привлечь олимпийца. Это даже не правда. Я не ела. Ожидаемо незаинтересованный, он кивает и уходит. Я бы пнула себя ногой, если бы это было возможно. Фло разочарованно качает головой. Уверена, она все расскажет Китти Мюриэль.

Снаружи, на забитой парковке, мой день лучше не становится. Кто-то въехал в Эдит Пиаф и разбил ей фару. Она выглядит непривычно потерянной и, несомненно, заставит меня заплатить за свою травму: откажется заводиться или заглохнет где-нибудь на оживленной улице. Но виновнику хотя бы хватило совести оставить у меня на стекле записку. Короткое извинение, имя и номер телефона. Гидеон. Что и соответствует. Это значит «разрушитель».

Я откладываю звонок до вечера. И вообще сомневаюсь, стоит ли звонить. Урон минимален и, возможно, даже не стоит обращения в страховую, но я решаю на всякий случай набрать. Ввожу номер в мобильный и слушаю гудки.

Раздается мужской голос, и, когда я объясняю, кто я, и он отвечает, я вдруг понимаю, почему он кажется мне знакомым. Гидеон – олимпиец.

Столько умерших младенцев. Еще один день проскочил в тумане лекарств. Элис выглянула в окно на звездную ночь, похожую на ту, что Винсент ван Гог увидел и написал в своей палате в психиатрической больнице в Сен-Реми-де-Прованс. Это была ее любимая картина. Что, если каждая звезда была душой умершего малыша, как говорила ей Нетти, когда она была маленькой? Ну, она говорила не «умершего», а «малыша, который попал в рай». Но имела в виду – «умер». Элис задумалась, видят ли ее так издалека ее дети. Она наклонилась вперед и прижалась щекой к ледяному стеклу. До Мэтти их было четверо: один мальчик, маленькая девочка и две жалких малютки, слишком крошечных, чтобы определить. «Выкидыши» – так называли их доктора, но для Элис они все были ее детьми, неважно, насколько несовершенными и незаконченными были ошметки мяса и крови, покинувшие ее несчастное тело. Маленький мальчик был словно макет, ему недоставало деталей, чтобы жить. Она видела его лишь мельком, прежде чем его унесли. Ее дочь, Эмили, была идеальной миниатюрой. Когда она родилась, все детали были на месте. Кроме одной: жизни.

Элис подошла к шкафу и прислонилась к двери, прежде чем открыть его и достать с верхней полки потертую коричневую коробку из-под обуви. Она прижала ее к себе и отнесла к кровати. Внутри, завернутые в желтую бумагу, лежали крошечный пластиковый браслет из роддома, поблекшая фотография и набор одежды для кукол. Элис прижала к лицу мягкий розовый чепчик и сделала вдох.

Они одели Эмили в крошечную одежду и дали Элис ее подержать. И даже сфотографировали Элис с мужем, Майклом, и их мертвой дочерью. Но что случилось потом, она не узнала. Она предоставила все Майклу, ушла в себя и несколько недель не покидала спальни. К ней приходил врач, давал таблетки, но она смывала их в унитаз. Она вновь вернулась в мир, лишь когда ее охватила знакомая одержимость – всепоглощающая физическая боль из-за страстной жажды ребенка, вопреки всему и всем. Но для Майкла эта мечта превратилась в ужасный кошмар, и он больше не хотел в этом участвовать.

Элис взяла из коробки фотографию и посмотрела на изображение своей разбитой семьи сквозь туман слез. Она держала на руках Эмили, а Майкл сидел рядом, окаменевший от горя. Никто не улыбался. Когда Элис вернула фотографию в коробку, обручальное кольцо, которое она носила все эти годы, соскользнуло с ее пальца и упало на снимок. Кольцо было частью обмана, в котором она жила так долго, изображая вдову или разведенную, – свидетельство более нормальной семейной жизни, чем та, которой они жили с Мэтти на самом деле.

Они поженились совсем юными – Элис было всего восемнадцать, а Майклу лишь на два года больше. Его родители были недовольны, у них всегда были непростые отношения с Элис. А у Элис не было родителей, которые могли бы за нее заступиться. Ее матерью была шестнадцатилетняя девочка, которую описывали как умственно отсталую, и она попала в приемную семью, как только родилась. Ее приемные родители были хорошими людьми, которые честно и упорно старались любить малютку, которую приняли в свою жизнь. Но между ними так и не возникло особой связи, и их отношение к Элис было скорее прохладной, благонамеренной добротой, чем теплой безоговорочной любовью. Самым близким подобием семьи для Элис стала Нетти, пожилая дама, что жила по соседству, – она рассказывала девочке истории и угощала конфетами. Их обожание было взаимным, и когда Нетти умерла, Элис, которая тогда все еще была маленькой девочкой, была безутешна много недель.