Акиф Гасанов - Реквием

Тем временем пошла неожиданная команда отпустить домой работающих под прикрытием офицеров, а оставшимся работать по графику дежурства. Полный штиль…

19 января 1990 года в 19 часов сотрудниками «Альфа» был взорван энергоблок Телецентра, и вся республика была отключена от телевещания… Кровавый маньяк Горбачев приступил к распятию Баку, за которое он получит Нобелевскую премию мира.

Ночью в город вступили с нескольких сторон бывшие свои, а с этого момента оккупационные советские войска, всю ночь раздавались выстрелы, как во время войны небо рассекали трассеры, танки утюжили улицы. Сотни убитых мужчин, женщин, детей, около тысячи без вести пропавших, расстрелянные дома, раздавленные автомобили, кровь на мостовой и мерзкая физиономия меченного подонка, выведенная каким-то смельчаком на стене Центрального Комитета партии…

Утром, 20 января я шел по бульвару, абсолютно опустошенный, с пистолетом под мышкой, за который, несмотря на удостоверение, эти испуганные солдаты могли спокойно расстрелять. Пасмурно, холодно и мерзко на душе… Ночью вытащил мальчишку на балкон, в небе трассеры и я кричу ему, несмышлёному — «Запомни это, запомни… они, суки, так расправляются с нами». Слабость, которую, будучи и вчера трезвым, не могу с утра отогнать, ноги как чужие…

Ненависть, никаких других чувств, спокойно расстрелял бы этих, уже ставших оккупантами, убийц, но и они были готовы то же сделать со мной…

Захожу в Комитет — все кипит… Суки, ночью, не предупредив… расстреляли… Бл…ть у нас, на нашей земле… То есть вам конкретно насрать, мы для вас мясо, которое бродит здесь, как стадо…

Голоса перекрикивают друг друга… Да насрать на вашу партию, стихийно скидываются партбилеты… Мансуров успокаивает, ребята не горячимся, посмотрим, что дальше будет… Страсти кипят, мат невероятный… Риад успокаивает: «Эй, ребята не перегорите…»

В верхнем здании узнали, что в разведке разлад, приглашают всех наверх, будет говорить Бобков… Одеваемся, Алик Рагимов запихивает под плащ автомат…

«Алик, ты охренел? Кто тебя пустит туда через охрану?»

«Акиф, это ты охренел, там нас на хер расстреляют».

Ниджат неспешно одевается: «А я пойду и этому пидарасу в лицо все выскажу, за кого этот хер нас держит?»

Садимся по машинам, Алик ворчит, типа я это уже видел, перестреляют вас, а вы как последние пидоры, даже не сможете ответить… Алик контуженный в Афгане, чудом жив остался, дали орден, но так и остался издерганным…

Приезжаем, загоняют нас в зал. Ниджат, аж крутится, «Сейчас, поднимусь на трибуну, я им, бл…дям все выскажу, они охренеют от моих слов».

Бобков бубнит про западные спецслужбы, про внутренних врагов и как надо бороться и с теми, и с другими, и в итоге обращается в зал: «Кто-то хочет выступить?»

Ниджат смело идет прямо к трибуне и вдруг выдыхает: «Мы должны все взвесить, осмотреться, и восстановить спокойствие и порядок в городе»…

«Блистательное выступление, Ниджат! Оно даже намного радикальнее, чем у самого Бобкова. А как же «мы смело в бой пойдем»?»

«Сам дурак! Ты в курсе, что сверху, с амфитеатра на нас направлены стволы «Альфы», мне чуть ли не в жопу пихали автомат, за сценой тоже они, стоят автоматы на взводе… Ребята, мы все на мушке, сидите и не дергайтесь. Одно лишнее движение и этот хер в президиуме с испугу даст команду стрелять».

И наше трусливое руководство промолчало и лишь одна женщина оказалась настоящим мужчиной среди этих политически кастрированных женоподобных мужчин — Председатель Верховного Совета Эльмира Гафарова заявила гневный протест, а Везиров улетел в Москву, чтобы больше никогда не появляться в этой чужой для него своей Родине.

И после кровавой расправы над Азербайджаном, сорок дней народ держал траур и на своих балконах люди развесили черные флаги и, видимо история не знала такого случая, чтобы все сорок дней проходила всеобщая забастовка и как один, весь народ игнорировал призывы уже чуждого ему местного руководства и журнал «Тайм» назвал азербайджанцев «Народом года» и для нас стало абсолютно ясно, что никакого единого государства с убийцей Горбачевым уже быть не может, и что бы не делала теперь Москва, о совместном существовании речи быть не может и все продолжалось по инерции и поняв это, Москва еще более попыталась затянуть удила, но лишь усилила центробежные силы и активизировала вовлечение большего числа народа в народное движение. И так исподволь Народный Фронт восстановился, но в нем вдруг не оказалось той части интеллигенции, которая и была его инициатором, а довлело провинциальное большинство во главе с теми же руководителями, которые бесследно испарились во время распятия Баку и теперь всеми силами препятствовали освобождению своих же коллег, оказавшихся в московских застенках. Избранный же интеллигентный Муталибов пытался говорить с ними на языке, непривычным для этой довольно разношерстной «демократии».