Акиф Гасанов - Реквием

Задремал, Шахла толкнула в плечо, протягивая телефон: «Тебя Гарик спрашивает, странный у него голос».

«Акиф, нам страшно, по улицам ходят толпы кричащих людей»- прошептал в трубку Гарик.

С Гариком учились в одной группе и были друзьями детства — «Соберитесь в одной комнате, я скоро приеду. Тете Вере скажи, пусть отберет самое ценное».

Встревоженная, Шахла спросила: «Что случилось с ним?»

«Маша, там нехорошо, беженцы и мародеры бегают по улице, могут быть эксцессы».

«Ты ведь не оставишь их, ведь надо что-то делать?»

«Нет, Маша, не оставлю».

«Но это ведь опасно?»

«Нет, я пойду в Комитет и возьму подмогу».

«Будь осторожен, я боюсь».

Пешком выводить их не было смысла, пошел в Комитет, одолжить машину и в помощь кого-либо.

Согласился идти Ниджат Эльдаров, он знал Гарика, и мы, взяв у коллеги старую «Волгу» поехали к 23 школе. Заехав с черного хода, спустили всех и повезли в контору.

Дежурный прапорщик категорически отказался впускать — «С ума сошли, в разведку посторонних?»

По улицам продолжали ходить, бегать, кричать толпы, уже и нам стало неуютно. Ниджат, вытащив пистолет, заорал: «Звони, сука, Председателю, скажи двое мудаков привезли кучу армян. Выгонять их на улицу?»

Председатель дал указание разместить, и мы подняли всех в мой кабинет.

Через четыре дня их отправили паромом в Красноводск и все самое страшное началось позже…

Мы были свидетелями того, что натворила подлая горбачевская свора, каким безжалостными и подлыми оказались его посланники во главе с Примаковым…

Армян в городе почти не оставалось, но это уже не имело значения для людей, потерявших в одночасье кров над головой, все нажитое, родных и близких. Ничем и никем не сдерживаемые, обезумевшие от пережитого, оставшиеся на улице беженцы продолжали усугублять обстановку. Введенные в город из других республик дополнительные внутренние войска бездействовали, не вмешиваясь и наблюдая со стороны на происходящее. И это не было безразличием…

В контору привезли оружие, цинковые ящики с патронами, автоматы, гранаты, сотрудникам раздали неограниченный боеприпас к пистолетам. Состояние было как во сне — ходили по коридору в полной растерянности — не верилось, что это с нами в стране, которая всю жизнь вселяла уверенность в будущем, никоим образом не допускавшей какой-либо нестабильности. Поступая на службу, знали о нештатных ситуациях, годами готовились к самым серьезным рискам, однако сейчас мы не могли осознать кого и что надо защищать. На улицах был наш народ, обманутый, униженный, оскорбленный, доведенный до отчаяния московской меченной проституткой и его паскудной, алчной женой. Нам самим перестали доверять, что мы вполне откровенно демонстрировали, впрочем, местное руководство нас не осуждало. Никто не собирался воевать, но что было делать с архивами, набитыми делами оперативных разработок, сотнями агентурных дел, оперативной техникой и другими атрибутами разведывательной деятельности? Обычная старинная дверь без вывески, два дежурных прапорщика, лестница наверх, и ты уже в святая святых самой секретной обители службы. Подспудное ощущение предательства, грязной игры за спиной, в которую хотят втянуть и тебя.

Мимо окон, по проспекту Нефтяников непрерывным потоком проходили демонстранты, их сменяли разгневанные толпы и стоило кому-то одному указать на нашу дверь, пришлось бы делать выбор. Стрелять мы не собирались, но и желания быть растоптанными не было никакого.

Мерзкие политиканы, учуявшие возможность перехватить преференции, партийные гиены разрывали на части власть, топили и топтали соперников, забыв о стране, вовсю измывались над слабовольным Везировым, пытаясь ловить рыбку в мутной воде и теперь, трусливо попрятались по норам.

Царило полное безвластье, местная милиция, впрочем, как и мы, была деморализована явно разыгрывающимся Москвой сценарием, дирижеры которого во главе с Примаковым расписывали шаг за шагом драму распятия Баку.

Ему невольно подыгрывали упивающиеся неожиданной славой радикальные лидеры, провинциальные трибуны, неграмотный рабочий завода им. Шмидта Неймат Панахов вел переговоры с представителями высшего руководства страны, диктовал им условия, которые они «внимательно» рассматривали.

Так продолжалась вплоть до 16 января, через пару дней все понемногу начало утихать. Уставшие от многодневной гонки по улицам, люди постепенно возвращались в свое обычное состояние, требования смягчались, оставалось еще пару дней для концентрации толпы на площади, где можно было бы несколько смягчить эмоции. И тут фронтовики потребовали допустить их в телецентр для выступления в прямом эфире. Примаков уверенно согласился и даже определили время выступления — 19 часов 19 января.