Юрий Тешкин - Полковник

Так еще прошло с полгода, в санаторий он так и не собрался, опять зима на дворе. Да и не зима, а так — не поймешь и что: то снег, то дождь, сумрачно, влажно. Эх, ту бы зиму сейчас! С сугробами до окон, морозцем, льдистым настом, ядреностью, но… чего нет, того нет… всплыло из того далекого ядреного, сугробного непонятное уже сейчас слово «шалапунь»… Да, вздохнет еще раз, чего нет, того уж больше нет. Полковник себя в руках держит. Ученые, разумеется, все объяснят общим потеплением климата на планете или еще как, полковнику дела нет до этого — тихий стал. Сидит себе в кладовочке да ванночку с проявителем покачивает. Теперь у него совсем маленькие фотографии выходят. С каждым годом все меньше и меньше, контактным способом он их производит теперь, прямо с пленки, двадцать четыре на тридцать шесть миллиметров — такие получаются. В таких фотографиях есть своя прелесть: вид большой реки, пароход с сотней людей, беседка с влюбленными — все на одной ладони помещается, одним взглядом можно окинуть. А погода промозглая его больше не волнует, он даже мерзнуть стал меньше, над Ниной Андреевной незло подсмеивается, когда та пожалуется, мол, что-то нынче знобко. «Что, — с улыбкой скажет ей тогда полковник, — не греет молодая кровь?!» — «Не греет, — соглашается Нина Андреевна, — что вы, Павел Константинович, совсем не греет!» Посмеются так оба да и сядут пить чай, а за окном в четыре часа уже темнеть начинает. Ничего, можно лампочку зажечь. Все внешнее полковника мало теперь занимает, так сконцентрировался он весь, затаился в себе. Все там внутри слышит, все там видит: вон сердце чего-то не так шевельнулось. «А мы попросим вас, уважаемое, на свое место! Раз-два, раз-два, вот так… вот так… молодчина, благодарствуем, продолжайте в том же духе, пожалуйста! — Вот левое легкое что-то иголочкой кольнуло. — А ну, подышим поровнее, помягче, распрямим грудь, и-и-и… полный вдох, теперь — плавный выдох. Хорошо, оч-чень хорошо, еще разик, еще раз! Отлично! А как там почки поживают? Стаканчик кефира не помешает? Не слушаются? Ну, это не сердце, с ними разговор короче: еще один стакан — заработают, куда денутся!» Проносятся за окном реактивные самолеты, собачники своих собак гулять вывели, лай, визг, даже вонь сюда из сквера доносится, по телевизору демонстрируется встреча родных людей, потерявших друг друга во время лихолетья. Добрые люди отыскали их, свели, бросили в объятия друг другу, льются слезы на сцене и в зале, плавно оператор наводит на них камеру. И ничего — смотрит полковник, головой не качает, как раньше, немножко беспокоит, что третий раз отрыгнул после кефира, обычно желудок дважды это проделывает, не больше. Кефир, видно, несвежий дали, завтра надо сказать, чтобы впредь свежий давали, он всегда свежий берет. Сегодня очередь пить чай у Нины Андреевны.

Нина Андреевна, раскрасневшаяся, с пробившимся потом на верхней губе, с ямочками на щеках, пьет уже шестую чашку. На краю стола сверток, полковник пододвигает его.

— Это вам, Нина Андреевна.

— Мне?! Ах, зачем? Что там?

— А вы разверните, разверните.

— Господи, платок, ну-у… нет, — она накидывает на плечи, — это очень дорогой подарок, — поворачивается к зеркалу, — к чему, Павел Константинович, такие траты?

— Так завтра же праздник.

— Все равно… это… очень дорогой подарок, и потом… как вы узнали, что цвет этот мне к лицу?

— Да уж так… старый конь борозды не испортит.

— Ну, спасибо, спасибо.

— Потом, Нина Андреевна, я все хочу сказать знаете что?

— Да-да, Павел Константинович…

— Да-а… вот, собственно, что…

— Говорите, говорите, Павел Константинович, а теплый какой, как на печке… говорите.

— Знаете, Нина Андреевна, давайте я вам буду со следующего месяца… м-м-м… давать денег в два раза больше, а то ведь шут его знает, что получается — вы и варите-парите, и убираете, и стираете, а…

— И не думайте, Павел Константинович, и не думайте… и думать не смейте. Даже обидно, право слово! Вот еще, да я же… как лучше, а не то что… извините, если что… но только… обидно же, Павел Константинович…

— Да вы не поняли, Нина Андреевна, я же как лучше хотел, а не…

— Ну какая там стирка! А уборка? Смех и грех! Что за уборка у холостого мужчины! Так что как хотите, Павел Константинович… так что лучше… пейте-ка чай, да-да… подлить погорячее?

— Да нет, спасибо.

— Ой-ой-ой! — сказала Нина Андреевна, на часы взглянув, — Дел, дел сколько! За Лариской в садик бежать надо, да стирать надумала еще.