Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— А вы чем занимаетесь? — спросил его Стейнз.

— Я официант.

— А-а. — Наступило тягостное молчание. — Ну что ж, я уверен, что вам не очень долго придется работать официантом, — ободряюще сказал он, украдкой бросив оценивающий взгляд на Филову фигуру. — Вы тоже друг Чарльза?

— Нет-нет… я дружу только с Уиллом.

Мне стало ясно, что Стейнз понятия не имеет, зачем пришел Фил, но в то же время, как я и ожидал, рад его приходу.

— Очень хорошо! Ну что ж, прошу вас, чувствуйте себя как дома. К сожалению, здесь нет бассейна… но, быть может, вам захочется позагорать вон там вместе с Бобби, — он лениво махнул рукой в сторону сада, — так милости прошу, не стесняйтесь!

— Думаю, нам с Рональдом нужно кое-что обсудить, милый, — сказал я. — Но, если хочешь, побудь с нами, ты не помешаешь.

Я поежился, почувствовав себя безжалостным собственником — неким гнусным дельцом, обращающимся к жене. Мы все направились к застекленным дверям и вышли из дома. Сбоку я увидел нагромождение дорогой садовой мебели: кресла с изогнутыми плетеными подлокотниками и подушками, украшенными цветочным узором, длинный, не складной лежак, а также стеклянный столик с кувшином «Пиммза» и соответствующим набором стаканов в стиле «деко». Во всем этом было нечто ирреальное, как в иллюстрации к каталогу. Дальше, на краю террасы, стояли кадки с альпийскими растениями — карликовыми соснами, пожелтевшими, как лишайник, и гибкими, крепкими пучками вереска, влачившими совершенно бессмысленное существование.

— Предлагаю выпить по стаканчику, — сказал Стейнз.

И тут из-за угла появился вышедший из сада Бобби.

Бобби было… сколько?.. лет тридцать пять? Он ни в чем себе не отказывал, слишком много ел, слишком много пил, и всё это было видно по его лицу и фигуре. Я тут же представил себе, каким он был в детстве: обвислые губы, немигающий взгляд бесстыжих светло-голубых глаз, прядь блестящих белокурых волос, которую он откинул со лба, когда семенил, приближаясь к нам, — всё это были приметы типичного школьного педика, такого, как Валкус, только постаревшего лет на пятнадцать (а как сложилась судьба Валкуса?). Его одежда лишь усугубляла это впечатление: мятая белая рубашка, парусиновые туфли и белые фланелевые брюки с пузырями на коленках, подпоясанные (я сразу его узнал — у Джеймса был такой же) галстуком старых григорианцев [120] То есть выпускников одной из привилегированных частных школ. . Когда нас познакомили, он громко, радостно поздоровался и протянул горячую, влажную руку с пухлыми, невероятно гибкими пальцами и длинными бледными ногтями. С трудом восстановив в памяти скудные познания в области средневековых учений о телесных жидкостях, я с отвращением представил себе интимные отношения с мужчиной, у которого такие руки.

— Значит, вы собираетесь оказать услугу старику Чарльзу, — сказал Бобби и захихикал так, словно Чарльз, как и сам он, был каким-то злоумышленником. — Ну что ж, могу лишь пожелать вам успеха.

То, что он заговорил на эту тему, стало для меня неприятной неожиданностью, но я вынужден был потребовать от него объяснений.

— Вообще-то старик немного не в себе. Не придется удивляться, если окажется, что у него в роду были душевнобольные. Мамаша-то уж точно была с приветом. Да и вся семейка со странностями.

— Первый лорд Нантвич, отец Чарльза, был одаренным поэтом, — предупредительно успокоил меня Стейнз, осторожно, по капле, разливая «Пиммз», брызгавший на стол, когда в стаканы попадали кусочки фруктов. — Он писал пьесы в стихах для домашних спектаклей, в которых играла его прислуга. Моя бабушка была с ним знакома — собственно говоря, благодаря этому я и стал общаться с Чарльзом. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в незапамятные времена он качал меня на руках.

— А откуда родом эта семья?

— Тогда они еще жили в Шропшире. В Лондоне у них был дом, но сюда они так и не переехали. По-моему, старик ни разу не появился в палате лордов. Они упрямо не желали иметь ничего общего с современной действительностью — ни телефонов, ни прочих подобных новшеств, — и, возможно, именно поэтому стали немного чудаковатыми. Чарльз безумно любил свою мать. Они каждый день писали друг другу письма. Разумеется, не следует забывать и о Фрэнки. Чарльз рассказывал вам о нем?

— Чарльз почти ничего мне не рассказывал.

(Нужно ли было всё это записывать? Блокнот «Нантвич» был по-прежнему пуст, если не считать каких-то каракулей на последней странице, где я пытался расписать шариковую ручку.)