Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Привет, Уилл, — сказал он, приближаясь вихляющей походкой и одновременно извиваясь всем своим загорелым, тренированным мускулистым телом, точно прима-балерина. Говорил он громко, четко, с расстановкой — так, словно опробовал некий примитивный радиопередатчик. — Как поживаешь? Выглядишь ужасно молодо и привлекательно.

— Это потому, что я ужасно молод и привлекателен, — в меру своих способностей нашелся я, после чего, как говорят французы, бросился спасаться — разумеется, налетев при этом на мисс Манеру.

— Сучка неуклюжая, — прошипел он с такой злобой, что я не смог удержаться от смеха.

В метро, по дороге домой, я снова раскрыл книжку Фербанка. Я уже перешел к «Надменному ниггеру», хотя и разделял мнение Джеймса, предпочитавшего другое название этого романа: «Скорбь под солнцем». Как хотелось Майами приподнять малиновую набедренную повязку Бамбу! «У нее часто возникало сильное желание ее сорвать». Развалившись на сиденье, я погрузился в размышления о замечательных словах Бамбу: «Я в тебя такой влюбленный, Мими». А когда я подходил к дому, слова эти постепенно превращались в стертую, бессмысленную фразу, подобную тем, которые я порой целыми днями твердил себе и всем вокруг, а то и напевал на манер арий Генделя или песен Элвиса Пресли. Сам того не ожидая, я принялся бормотать эти слова — всё более взволнованно и совершенно не к месту, — когда вошел в квартиру, громко поздоровался, обшарил все комнаты и обнаружил, что Артур исчез.

Дом Чарльза Нантвича стоял неподалеку от Хаггин-Хилл, на улочке столь узкой, что ее закрыли для транспорта и перестали отмечать на карте в путеводителе по Лондону. Это был мощенный булыжником тупик, перегороженный с открытого конца двумя врытыми в землю алюминиевыми кнехтами с зубчатыми краями. На полпути, по левую сторону улочки, возвышался фасад из багрянистого лондонского кирпича; за верхним его парапетом виднелись мансардные окна, выходившие на крыши частично брошенных соседних зданий. Это был богатый купеческий дом, построенный после Пожара [58] Великий лондонский пожар 1666 года уничтожил половину города. , в простом и изысканном стиле, если не считать вычурной дверной коробки с ее изящно застекленным веерообразным окном и массивным навесом, чьи опоры с роскошными завитками были изуродованы множеством поколений декоративных белил.

Судя по всему, в высоких окнах сохранилась большая часть подлинных старинных стекол — деформированных, поблескивающих, почти непрозрачных. С минуту я постоял напротив: дом с его атмосферой таинственности и неприступности неожиданно напомнил мне времена Эдуардов и убогий мир рассказов о привидениях, мир, где люди никогда не бывали в обществе.

Хотя неподалеку находились «Каннон-стрит» [59] Конечная станция Южного железнодорожного района в Сити; также — станция метро. , улица Аппер-Темз и подъездной путь к Саутуоркскому мосту, на этом пересечении переулочков было очень тихо. Водители объезжали этот микрорайон стороной, и в большей его части, по-видимому, хозяйничали заспанные ремесленники — портной, шьющий на заказ, часовых дел мастер. В нескольких зданиях располагались склады. Некоторые окна были заколочены досками, а кое-где висели выцветшие и потрескавшиеся вывески давно не существующих фирм. Дома были построены в семнадцатом и восемнадцатом веках, однако при взгляде на типично средневековые улочки, довольно круто спускавшиеся к Темзе, возникало тревожное чувство, что весь микрорайон скоро смоет водой. Переулок Скиннерз-лейн — кончавшийся зубчатой, как шпоры, стеной, наполовину скрытой зарослями ярко-желтого бурачка, — порождал похоронное настроение, и резиденция Чарльза представлялась там особняком эксцентричного жителя колоний, хранящего незыблемые моральные устои и упрямо соблюдающего приличия.

После того как я дважды позвонил, дверь открыл человек в фартуке, без пиджака. Он впустил меня, а потом, видимо, опомнился.

— Его светлость ждет вас, не правда ли?

— Да. Уильям Беквит. Он пригласил меня на чашку чая.

— Впервые слышу, — угрюмо сказал он. — Лучше подождите здесь.

Когда он выходил, в его походке чувствовалась двусмысленность: выправку армейского офицера портили ленивые, небрежные движения.

Прихожая была узкая и темная, слева впереди — лестница, ведущая наверх, у входа — старомодная вешалка с подставкой для тростей, на которой вполне можно было сидеть, а у противоположной стены — высокий стол с мраморным верхом. На нем лежал поднос с письмами, готовыми к отправке, одно — в банк, другое — некоему лицу по фамилии Шиллибир, с диковинным адресом «Е7». Над столом висело тусклое зеркало в золоченой раме. Все остальные стены были почти до потолка увешаны картинами, в том числе и стена лестницы, где на их стекла падал свет из окна верхнего этажа. Помимо работ, написанных маслом, на стенах висели акварели, рисунки, фотографии — всё вперемешку. На необычно большой картине Дэвида Робертса [60] Дэвид Робертс (1796–1864) — шотландский художник. был изображен нубийский храм, засыпанный песком почти до свеса крыши и по сравнению с фигурками в синих одеяниях производивший впечатление недостроенного исполинского сооружения. Когда я любовался висевшим рядом восхитительным портретом мальчика, нарисованным пастелью, дверь в глубине прихожей отворилась, и на пороге появились Чарльз с полувоякой-дворецким, выходившие из более светлой комнаты, благодаря чему стали лучше видны причудливые потертые ковры на полу.