Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— А могли бы.

— Не смогу.

Он снова принялся наблюдать за Морисом.

— Вы не представляете, какую необычайно твердую и… мой дорогой… совсем не злорадную уверенность в том, что есть на свете справедливость, я почувствовал, когда узнал, кто вы такой. А идея была просто блестящая — возможно, чересчур блестящая, чтобы за ее осуществление взялись добропорядочные люди. Отличные удары! Чудный мальчик! Но, быть может, когда ваш дед… умрет… и умру я… вы вернетесь к этому замыслу.

— Всё, что я мог бы написать сейчас, — сказал я, — это книгу о том, почему я не смог написать эту книгу. — Я пожал плечами. — Думаю, немало книг подобного рода так и остались не написанными, и потому она была бы не лишена занимательности.

Чарльз не слушал меня.

— Грешно было столь многое недоговаривать — хотя я всё время считал, что вы непременно узнаете обо всем от других людей. Я был уверен, что проболтается, например, наш друг Билл.

— Билл — довольно осторожный, скрытный субъект, — сказал я, вдруг ясно поняв, что отношусь к нему с презрением и в то же время милостиво.

— Все равно мы останемся самыми сердечными друзьями, правда? Я хочу сказать, что дело того стоило, даже если, знаете ли…

— Конечно, стоило. — В тот день мне не хотелось всё это обсуждать. — Что привело вас в клуб?

— О… было собрание. К сожалению, очень скучное. А вы, вероятно, плавали. Эх, как я вам завидую! — воскликнул он неестественно восторженным тоном. — Нет ничего лучше, не правда ли? Поистине родная стихия. Я ужасно скучал по бассейну, когда сидел… ну, вы знаете.

— Да.

— Признаться, кофе просто отвратителен. Надо заставить их что-то с этим сделать. Морис, говорите? Разумеется, я и раньше его видел. А теперь поплетусь-ка я, пожалуй, домой. Не могли бы вы, мой дорогой…

Я позволил ему взять себя под руку, и мы медленно направились в вестибюль. Я знал, что, хотя Чарльз ходит на собрания и может добиться, чтобы в кафетерии подавали кофе другого сорта, появление на людях вместе с каким-нибудь юношей для него гораздо важнее — как свидетельство того, что он не отстал от века и кому-то нужен. Как обычно, он сбил меня с толку, и мне показалось, что наша встреча прошла совсем не так, как я ожидал. Она была очень короткой и бесполезной.

— Возможно, вы не поверите тому, что я сейчас скажу, — начал он. — Однако старик Ронни Стейнз нашел кое-что страшно интересное. Нет, не то, что вы думаете — на самом деле, говорят, как раз наоборот. Я собираюсь пойти посмотреть завтра после обеда. По правде сказать, Ронни спрашивал, придете ли вы. А я считаю… не смею объяснять, почему… что вам следует привести своего друга, о котором вы мне рассказывали, того почитателя «Надменного ниггера», знаете ли.

— Это приглашение я вообще-то мог бы отклонить — но Ронни обещал мне кое-какие снимки, и в скором времени я должен за ними зайти. Наверно, можно всё это совместить. — Это было типично для нашей с Чарльзом дружбы: я ничего не рассказывал ему об очень важных для меня вещах, а он обнажал свою душу — систематически, в течение десятилетий. — Я как раз собирался вам сказать: у моего друга Джеймса, почитателя Фербанка, возникли небольшие трения с законом. Его арестовал полицейский, который, оказывается, был одной из порномоделей Рональда. Не знаю, я подумал, что, если прибрать к рукам эти снимки, они могут пригодиться.

Осмыслив эту информацию, Чарльз прищурился и кивнул с видом человека, которого давно не удивляет людское двуличие; но не сказал ни слова.

— Поэтому я непременно приду. Но, честно говоря, Чарльз, я больше не желаю смотреть всякую чушь про коридорных, всегда готовых подставить попку. За последнее время мне всё это вот так осточертело. Если не вот так.

— Уверяю вас, мой дорогой, ничего подобного не будет, — сказал он с подкупающей искренностью в голосе.

Джеймс уже проявлял интерес к Стейнзу, а также нездоровый, мстительный интерес к фотографиям Колина. Он нравился мне в таком расположении духа — когда переставал походить на безответного страдальца, и мы могли вместе, напившись, перемывать людям косточки. Я знал, что он охотно пойдет в гости к фотографу.

Вестей от Фила в тот вечер не было. Я совсем отупел от нервного напряжения, но, выпив бутылку вина, ухитрился уснуть. Однако и в обрывочных, тревожных снах мне не было покоя. В одном, почти не сохранившемся в памяти, я встретил Таху, который оказался очень старым, но красивым мужчиной, и принялся расспрашивать его о Чарльзе и их совместной жизни. А в другом, более ярком, Фил с Биллом уезжали отдыхать. Они нагружали багажник на крыше моего старенького «Фиата» кольями для палатки, ведрами, лопатами — и в нерешительности стояли возле кучи других вещей, вынесенных ими из моей квартиры. Я хотел помочь, но всё время только мешал. «Осторожнее, смотрите, куда кладете, — сказал я. — Не забывайте про белое пятно». Фил был уже в крошечных плавках, и Билл развязно шлепнул его по заду, оставив большой жирный отпечаток ладони. В верхней части ветрового стекла была наклейка: «ФИЛ и БИЛЛ». Странно, подумал я, очнувшись, что нигде не встречаются машины с надписями «ГЭРИ и КРИС» или «ЛАНС и ДЕРЕК». Наверно, их разбили бы вдребезги.