Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Я допил один бокал вина и почти осушил второй, разглядывая бородатого красавца святого Лаврентия с его миниатюрной решеткой для пытки огнем и святого Стефана, в луче света умоляюще припавшего к ногам едва различимого в тени огромного негра — с которым я бы с удовольствием познакомился, — уже занесшего камень. Святым Петром был Эшли, работавший в «Корри», но вверх ногами он смотрелся не в самом выгодном свете.

Колокольчик уже тренькал не умолкая, и мы, первые посетители, смешались с толпой приглашенных, которые здоровались друг с другом, целовались, взахлеб делились новостями, то и дело пятились, натыкаясь на других гостей и при этом не извиняясь, и, как правило — словно находясь в чьем-нибудь доме, где подобное любопытство считалось бы неприличным, — не обращали внимания на фотографии. Те, кто уже вооружился каталогом, были вынуждены чуть ли не расталкивать пьющих гостей, чтобы подойти поближе к мученикам или разглядеть номер на ярлыке. Я взял еще один бокал вина и спустился вниз.

Там экспонировалась серия снимков обнаженных фигур в натуральную величину, в скульптурном стиле Уайтхейвена, — фигур мучеников, страдающих разве что на скамейке запасных да на тренажере, — и висел комплект цветных иллюстраций к нумерованному изданию «Tombeau d’Oscar Wilde» [181] «На смерть Оскара Уайльда» (фр.). Джона Грея [182] Джон Генри Грей (1886–1934) — английский поэт, в 90-е годы 19 века принадлежавший к кругу Уайльда. , выпущенному вместе с переложением поэмы для тенора и гобоя д’аморе, сочинением Стивена Девлина — мученичеством, обильно сдобренным загробной жизнью. Фотографии отличались балетным изяществом и метафоричностью, причем особое значение придавалось стройности тел и мнимой одухотворенности подретушированных лиц, а некоторые фигуры были — в стиле, весьма типичном для Стейнза — наполовину скрыты падающей на них тенью тюремной решетки.

Когда я читал очередную строку нот — своеобразной смеси Малера с французскими песнями, которая, как и всякая холодная музыка, лишенная сексуальной чувственности, казалась недвусмысленно гомосексуальной, — кто-то слегка подтолкнул меня локтем, и я увидел, что рядом стоит Альдо собственной персоной. Не сказав ни слова, он привлек к себе внимание физически, так, как это делают некоторые люди в клубах и барах или мальчики за границей, когда возникает некая языковая проблема. Я жеманно улыбнулся ему и продолжил чтение, а он стал с видимым удовольствием за мной наблюдать.

— Ронни думал, вы не придете, — сказал он минуту спустя.

— Я и сам в некотором смысле мученик, — сказал я. — Когда-нибудь Ронни окончательно доконает меня своими jeux d’esprit [183] шуточками (фр.). .

— Вам не нравятся фотографии? — Казалось, мои слова повергли Альдо в уныние.

— Нет, снимки неплохие. Мне нравятся вот эти. — Мы обернулись и мельком взглянули на атлетов, запечатленных на иллюстрациях. — Это же не мученики, правда? От мучеников я не в восторге — это всего лишь мягкое порно. На тех снимках вы смотритесь отлично… но я, честно говоря, предпочитаю жесткую порнуху — или никакой вообще. А это всё сплошное притворство.

— Однако на днях вы не долго пробыли у Ронни, — возразил он. — А было очень весело. Мы сняли эту замечательную сцену, а потом, под конец, все присоединились к нам.

— Этого я и боялся.

— Даже лорд Чарли позволил себе вольности.

— Перестаньте, прошу вас!

— Эти мальчики, Реймонд и Дерек, страшно устали, — не унимался он. — А вот Абдул — ни капельки. Он мог бы и до утра продолжать.

— Этот фильм надо показывать здесь, — сказал я, и у Альдо начался приступ глупого смеха. Я беззастенчиво оглядел его с головы до ног. В своих облегающих белых джинсах и красно-белой клетчатой рубашке он вызывал у меня смутную ассоциацию с итальянским рестораном.

— Это у вас всё свое? — спросил я, задержав взгляд на его промежности. Видимо, не поняв вопроса, он, вместо того чтобы попросить меня повторить или объяснить, издал бессмысленный смешок. Я стал протискиваться вперед, по дороге крепко схватив его за эту массивную выпуклость — всё, конечно, оказалось настоящим, — и, судя по выражению лица моего зятя Гавина, неожиданно протянувшего мне руку поверх голов нескольких человек, он счел эту сцену довольно типичной.

— Гавин! Страшно рад тебя видеть!

Мы сердечно пожали друг другу руки.

— И я рад тебя видеть, мой дорогой, — сказал он тем заискивающим тоном с еле слышной ноткой тоски по былому, которым говорят порой натуралы, заигрывающие с голубыми. — Как жизнь?