Януш Гловацкий - Польский рассказ

Но больше всего сил я трачу не на преодоление стен и пропастей, а — смешно сказать! — на борьбу с легким и тонким, почти прозрачным, точно из воздуха сотканным занавесом, который часто появляется, чтобы отделить меня от того, к чему я стремлюсь. Я вижу все сквозь него как будто достаточно отчетливо — и все-таки не совсем ясно. Это меня злит, раздражает, мешает до конца постичь смысл того, что происходит за занавесом. Сколько раз я уже попадал впросак из-за этой дурацкой преграды, которая порой кажется пустяком, ничтожным огрехом зрения, дымкой на стекле, быстропреходящей усталостью глаз, мимолетным видением. Однако столь невинно она выглядит лишь до тех пор, пока я не попытаюсь ее устранить. Я протягиваю руки и раздвигаю легкий занавес точно так же, как делаю это, приоткрывая занавеску на окне, чтобы выглянуть на улицу, но вместо четкой картины, которую я ожидал увидеть, которую уже почти видел, я обнаруживаю перед собой еще один занавес, а за ним еще один — да и тот далеко не последний. В конце концов я мог бы удовлетвориться и этим расплывчатым образом, но какое-то внутреннее убеждение или даже более того — принуждение, заставляет меня верить, что я все-таки смогу убрать очередной заслон, что еще минута — и передо мной откроется абсолютно ясная картина, и я не только увижу, но и пойму, и назову все. Предметы и людей, их удивительные свойства и тайные связи, их формы, движения, жесты, их слова и молчание, их мысли и мечты. Смысл их жизни, существования, бытия…

Так что моя работа — это цепь бесконечных сражений с препятствиями; похоже, их преодоление и есть суть моей профессии. (Иногда мне кажется, я должен сделать что-то еще или что-то другое, иногда — что больше ничего делать не нужно.) Чем труднее препятствие, тем важнее мне преодолеть его, ибо все мое внимание и все мысли сосредоточиваются на том, что находится там, по другую сторону. Никогда в жизни, даже во сне, я не видел такого неба и земли, таких деревьев, скал, животных, никогда не слыхал таких удивительных бесед, как те, что ведут люди, живущие по ту сторону. Мне в высшей степени любопытно, о чем они говорят. Толком я их не понимаю, потому что до меня долетают лишь обрывки фраз, но я догадываюсь, что говорят они о вещах чрезвычайно для меня важных. Я подозреваю, что эти люди знают о мире и о жизни значительно больше нашего, что говорят они об этом свободно и просто, как мы говорим о делах обыденных. И я мучаюсь в поисках слов и способов, с помощью которых мог бы выразить, по крайней мере, то, о чем догадываюсь и что предчувствую, но слова и способы тоже там, по ту сторону.

И я предпринимаю еще одну отчаянную попытку преодолеть преграду и переживаю очередную, не знаю уж которую кряду, неудачу. У меня опускаются руки, я понимаю, что очень устал. И я отступаю, отхожу назад, побежденный и павший духом. Но тут, в этот последний, исполненный безнадежности момент, когда на мою долю, кажется, не осталось ничего, кроме как безвольно отступиться, часто случается так, что препятствие поддается само. Но мир, куда я теперь вхожу совершенно свободно, уже не тот, который я видел минуту назад. Все, что было в нем необычного и ценного, оказалось переместившимся, если можно так сказать, эвакуированным куда-то вглубь. Произошло это, пока я бился над препятствием, — благо времени было достаточно. Диковинные картины свернули, точно декорации, и увезли. Люди, которые так меня занимали, ушли. И унесли с собой тайну своих дел и предметы своего обихода. Лишь иногда, очень-очень редко, мне еще удается уловить повисшее в воздухе слово, найти обрывок, обломок, фрагмент чего-то. И это все. Я заканчиваю свою работу с досадным чувством: ничего я не открыл, все где-то там и осталось. Препятствие только отодвинулось. То, к чему я так стремился, снова скрыто за ним. За новым, очередным препятствием, встающим на моем пути.

Перевод К. Старосельской.

Вам, конечно, прекрасно известно, как неловко и глупо чувствуешь себя, если придешь к кому-нибудь «не вовремя», с настроением и делом, резко контрастирующим с его настроением и делом. Позавчера я попал именно в такое положение, когда вечером подошел проселком к деревне Курган.

Вам знакома и удивительная красота сумерек теплой и сырой весны. От деревни низко стелется дым и доносится запах горелого дерева; в коровниках бьют о жестяные донья еще пустых ведер плети теплого молока, высосанного из первых молодых трав.

Надо добавить: я шел проведать человека, которого, если принять во внимание его пожилой возраст, я с трудом могу называть приятелем. Это Антоний, здешний столяр и благороднейший человек. Свое ремесло он знает в совершенстве и относится к нему с таким благоговением, что невольно вспоминаешь о тех никому не известных мастерах Ренессанса, из работ которых, как из кирпичей, сложено светлое здание искусства той поры, когда почти не разграничивали понятий «искусство» и «ремесло».