Януш Гловацкий - Польский рассказ

Глупее этого ничего не придумаешь. Позавчера я чуть было не загремел вниз со всеми кирпичами.

Хотел, дурак, удержать тачку, чтобы она, по крайней мере, не опрокинулась. Удержать-то я, черт бы ее побрал, удержал, но минута была не из веселых. Верхний ряд кирпичей свалился вниз. Внизу под лифтом никого не было, не должно было быть и не было, но если бы кто-нибудь там застрял, тут бы ему и крышка. Вот какие дела. Снизу покрыли меня страшным образом. Что мне оставалось делать? Молчать. Я молчал. Но вчера рано утром вхожу я в барак, и помощник бригадира — молодой бык — громко так говорит: «Вот силач пришел. Тебе бы дерьмо возить, а не кирпичи».

Я взял в руки кусок железа, валявшийся у стены, подошел к нему и говорю:

— Еще одно слово — голову раскрою.

И порядок. Сразу отвязались.

Мой сюжет не получил развития. Если бы не это — меня бы затравили. Сделали бы всеобщим посмешищем. Козлом отпущения.

Перерыв на обед. Нужно что-нибудь съесть. Просто даже необходимо. Все спешат в барак — достают свертки, хлеб с грудинкой или со смальцем, наливают кофе из котла, над которым вьется вкусное облачко пара. Кофе даровое, из директорского фонда. Так что пей сколько влезет. Что наше, то наше. Пойду куплю какую-нибудь булку. За углом, на центральной улице, у аллеи большой магазин «Сам». Сам берешь с полки все, что хочешь, все, что тебе твой кошелек позволит. С корзинкой в руках совершаешь круг почета, а потом подходишь к кассе, где машина считает, а кассир проверяет. А по обеим сторонам стоит контроль, смотрит, чтобы кто-нибудь по ошибке не положил покупку вместо корзинки в карман…

Я вхожу в магазин, беру корзинку и оглядываю полки.

— Проходите, не стесняйтесь, — слышу я за спиной голос.

Позади меня стоит директор. Его так и называют «Будьте как дома».

— Да вот смотрю.

— Смотрите на здоровье.

— А тунец в банках, в адриатическом соусе у вас есть?

— Нет, пока не получили. Но я заказал на базе. Уже несколько человек спрашивали.

Когда получат, то я-то уж наверняка не куплю. Деньги, которые у меня остались, не слишком оттягивают карман. И они должны послужить мне верой и правдой до зарплаты. А после зарплаты я, может, и закажу себе баночку тунца. Тунец вещь неплохая. Можно сказать, отличная вещь. Мы как-то ели его с Кармелой, попивали хорошее винцо и заедали разными сырами и как раз вот этим самым тунцом. Может, я и закажу баночку тунца. Но только одну — не больше. Деньги мне нужны, я уже говорил для чего.

Купил я четыре булки в «Саме» и сто граммов зельца в другом магазине, да еще три луковицы на лотке.

Сижу в бараке и ем. Ем! Разрезал булку и положил на нее колбасу. Сейчас малый даст мне свою кружку, пока что он сам еще допивает кофе. Одну луковицу я уже очистил. Лук, пережаренный на сале, или просто сырая луковица — это вещь. И нет для меня ничего вкуснее, чем кусок черного хлеба с зеленым лучком и с солью.

Сижу на лавке возле самого котла, утопая в тепле и в блаженстве. Ем. Ни на кого не гляжу, ни с кем не разговариваю. Но не потому, что я отщепенец какой-нибудь, паршивая овца в стаде, нет, никогда я ни перед кем не задавался, и эти ребята для меня ближе других. Ем. Секунды и минуты уплывают без единого всплеска. На всей нашей ярмарке эти ребята для меня ближе других. И даже вот этот молодой бык — помощник бригадира. Где он сейчас? Стоит рядом с бригадиром и курит. На меня и не глядит. Не знаю, то ли он плюнул на это дело, то ли втихую точит нож, злится, что я поставил его на место. На меня он не глядит. Лучше мне с ним не встречаться в темном переулке, я там ничего не потерял.

Секунды и минуты уплывают без всплеска. Утро промелькнуло как одно мгновение. Перерыв тоже подходит к концу. Народ постепенно расходится. С едой я покончил. Закурил папиросу и тоже выхожу на улицу. Сторож запирает за мною дверь. Я иду через площадь за моей бригадой. Угрюмый сегодня день. Ни единого проблеска солнца. Небо закрыли черные тучи.

Словно скорбящие вдовы раскрыли черные веера. Но дождя нет. Ветер есть, небольшой. На море поднялись волны. Вода меняет цвет. Катера с громким всплеском разрезают носом воду. Плывут к берегу. Минуты и секунды уплывают без единого всплеска.

И вот передо мной уже вечер — совсем молоденький.

Шабаш, работе конец. Я пообедал и полусидя-полулежа гляжу с крутого берега вниз. Здесь, на склоне, я нашел подходящую нишу, укрытую от чужих глаз, но с неплохим видом на море, и каждый день прихожу сюда — выкурить две-три папиросы. Когда я пришел сюда, было четыре, и я застал угасающий день. А теперь почти пять, и глядит на меня вечер — совсем молоденький. В порту зажигают огни. Море гулко ударяется о мол. Во все стороны разлетается пена. Но до ног моих она не достает. Сейчас закурю папиросу. Устал я. Вокруг совсем темно. Черное непреодолимое пространство. Протяжно воет ветер. Море, перепрыгивая через мол, обрушивается на берег, и голос у него такой, словно воркуют тысячи голубей. Кажется, вздремнул я малость.